Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

А 20 июня 1973 – как раз одновременно с атакой анонимных «бандитских» писем на мою семью – на Садовом кольце смежно идущий грузовик вдруг необъяснимо повернул на 90° и ударил по такси, в котором ехала Люша, прямо по правому переднему углу, где она. Удар должен был быть смертельным; спасение её, после долгого лечения, – скорей выпадало из правила. И снова: прямых доказательств, что это покушение, – не было (да в советской стране против КГБ – когда ж они бывают?). Только в многорядном потоке Садового кольца никакой сумасшедший так не поворачивает. Только за такой поворот и без последствий могут дать срок (и Люша пошла на суд наивно защищать шофёра, «чтоб его не посадили», у него двое детей), – а этого странного дорожного бандита суд тут же освободил из-под стражи: он оказался из «специальной воинской части». Только – в следующие недели продолжалась атака на меня, арест Воронянской, взятие «Архипелага». По раскладке того времени это был верно нацеленный удар ГБ.

И как всегда, в этой поездке, в этот момент, Люша не была свободна от криминала: что-то везла с собою, да и ключи от своей квартиры, где многое лежит. Её отвезли к Склифосовскому, по правилу все вещи отобрали, но Люша сотрясённым сознанием догадалась и успела позвонить по телефону Н. И. Столяровой, жившей в двух шагах. Та примчалась, ей не давали, она с лагерной хваткой всё спасла.

Хоть не было доказательств полных, но я склонялся почти к уверенности, что удар нанесен Люше – за меня.

А – не первая это была авария в её жизни: несколько лет назад она разбилась на мотоцикле и заклялась ездить, испытывала страх. Теперь сотрясенье было глубокое, с мозговыми явлениями, проявлялось длительно. В таком состоянии Люша одно время даже по улице не могла пройти. Надо было долго лежать, не читать, не думать. Срочно доставали заграничные лекарства, к счастью открыты были нам эти пути. Люша за собой не всё и замечала: как она возбуждена, не может остановиться в говорении, перепрыгивает с темы на тему. В августе она вернулась с прибалтийского отдыха – и на лесной поляне близ Переделкина я рассказал ей о своём тогдашнем плане атаки, через крупное интервью на Запад. Всегда – сколько было волнения, отговоров, – в этот раз Люша пропустила всё как в равнодушном тумане – и таково тоже было её состояние. Спрашивал я, могу ли объявить в интервью о покушении на неё, – запретила.

Начинавшийся бой и не требовал Люшиного участия. Сидели мы на мирной полянке, я думал: будет выздоравливать спокойно, от меня никакой нагрузки. Но бой-то был встречный! но Кью – терзалась в Большом Доме! мы не знали… Через две недели смерть Кью и гибель «Архипелага» тяжёлым хвостом ударили по Люше, сбив её с выздоровленья, – а могли бы и вовсе нарушить его. Два дня кряду она приезжала ко мне в Фирсановку с известиями о взятии архива, Архипа. Она снова вернулась к сбивчивому возбуждению, какое несло её после аварии. А надо было хладнокровно обдумывать, было что, ведь повисли над бездной дела, оставшиеся хранения, большое у Ламары (очерк 10), и каждый шаг предупреждения к ней мог быть смертелен, а не сделать его – тоже нельзя. Помрачённым сбитым сознанием Люше надо было решать усложнённые задачи, в уязвимом состоянии её как клювом долбила загадка смерти Кью, она хотела связать противоречивое разрозненное (правдоподобно ожидая такого же с собой), в этом защемлении ей нужно было по несколько часов в день встречаться, говорить со мной, с кем же ещё в такие дни! – и надо было! и я – был обязан, да! – но именно в эти дни и именно по той же причине крайней опасности я не имел ни минуты на встречи и на разговоры, а должен был скорее действовать, наносить удары, спасать рукописи. Единственный шаг, который мы с Люшей в эти дни сделали, была посылка к Самутину Алёши Шиповальникова – неверный ход. В эти недели Люша стала жертвой того железного движения, в котором столько лет участвовала сама и в котором одном была победа. Но сегодня ей нужно было протяжённое сочувствие, заботы, подбодрение, – их не хватало, и состояние покинутости обняло её – покинутости в ощеренном мире.

Однако удар никак больше не упал на наш круг (именно – от ярости и успешности боя, в нём – и было спасение всех). И храненья были целы. Постепенно выздоровление Люши снова подвинулось и открыло место заботам об И. Томашевской, тяжело больной в Крыму. А в октябре – вдруг пришло из Гурзуфа известие о смерти Ирины Николаевны (очерк 14). Ещё один удар по невыздоровевшему мозгу, ещё один вихрь забот.