Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Когда в 1906 году на Аптекарском острове в Петербурге намечено было революционерами взорвать дачу Столыпина и так убить его вместе с семьёй (и убили три десятка посетителей и три десятка тяжело ранили, с детьми, а Столыпин остался цел), – одна из главных участниц покушения, «дама в экипаже», была 22-летняя эсерка-максималистка Наталья Сергеевна Климова, из видной рязанской семьи. Она была арестована, вместе с другими участниками покушения приговорена к казни. Сама Климова не просила помилования, но это сделал за неё отец, ни много ни мало – член Государственного Совета. По его просьбе император помиловал двух участвовавших женщин – Наталью Климову и Надежду Терентьеву, купеческую дочь. Заменили им на вечную каторгу. (В ожидании казни Наташа Климова написала на волю предсмертное письмо, которое было позже напечатано и вызвало печатный же отзыв С. Л. Франка: оно «показывает нам, что божественная мощь человеческой души способна преодолеть» даже страдания от неотвратимости насильственной смерти, «эти шесть страниц своей нравственной ценностью перевесят всю многотомную современную философию и поэзию трагизма».) Начало срока Климова отбывала в Новинской тюрьме в Москве, там скоро очаровала и духовно подчинила надзирательницу – и с её помощью устроила знаменитый «побег тринадцати» женщин. (В советское время был написан киносценарий об этом побеге, но съёмка запрещена, так как среди беглянок не было ни одной большевички.) На воле уже их ждали. В ночь после побега Климову отвезли в дом либерального адвоката, где она и жила в безопасности месяц, пока жандармы стерегли рязанский дом Климовых и имение. Затем она приняла облик глубокого траура, и адвокат проводил её на поезд, идущий в Сибирь. Она перебралась в Японию, а оттуда поплыла в Лондон – к Савинкову, снова в Боевую Организацию (террористическую). Под Генуей на «даче амазонок» собирались бежавшие из Новинской и другие политкаторжане. Тут она вышла замуж за революционера-эмигранта Ивана Столярова, родила от него двух девочек. В 1917 он уехал вперёд, в петроградское кипенье, оставив жену беременной. Третья девочка вскоре после рождения умерла от испанки, двух старших мать успела выходить, но сама тоже умерла.

Настолько тесно сходилась тогда в Париже вся революционная Россия, что нашёлся из той же Рязани, с той же улицы, из соседнего дома сын рязанского судьи Шиловский, тоже политэмигрант, меньшевик, который удочерил и воспитал девочек (старшая из них – Наташа). Хотя говорят, что две любви не умещаются в сердце, у Наташи уместились и полночувственная любовь ко Франции и пронзительно-преданная к России (не к революции, которой служила мать). В начале 20-х годов, 11-летней девочкой, Наташа ездила в гости к отцу в Петроград (тогда это возможно было, ещё и в Рязани центральный сквер тогда звался именем Климовой – родной дом её неподалёку, у того сквера) – и загадала, что непременно сюда вернётся, – вот когда ей будет 20 лет. Сестра её Катя, оставшаяся во Франции, говорит: Наташа очень повторяла мать – яркостью характера, благородством всеобъёмных намерений, высокими движениями души и вместе – взбросчивостью к действию, дерзостью в совершеньи его. Так и свой замысел – вернуться на родину, она провела неуклонно, при трезвых отговорах и справедливых огорчениях парижского эмигрантского круга: когда не ехал никто, когда это было безумием явным – в декабре 1934, сразу после убийства Кирова! (И – никогда не пожалела, даже в лагерной пропасти, а тем более теперь, уже и свои руки приложив к возрожденью духа страны. Если б, как она, миллионы теснились бы так – в огонь и в опасность, может текла бы наша история побыстрей.)

Отец Наташи уже был и сослан под Бухару в эсеровской куче, и вытащен оттуда Е. П. Пешковой (она и сама была эсерка в прошлом), теперь встретил дочь, – а на расстрел арестован уже после ареста дочери. Наташе дали всё-таки два года если не России, то советской воли, арестовали в 1937 (добровольное возвращение в Союз? конечно шпионка; ну, не шпионка, так контрреволюционная деятельность). В первой же лубянской камере она встретила… товарку своей матери по побегу из Новинской тюрьмы! Прошла жестокий общий путь (и он – не соскользнул с её души, не забылся, горел) – и особенно жёстко достался ей слишком «ранний» возврат на волю, в 1946, когда ещё никто не возвращался, ещё это было непривычно слишком, не готова была советская воля принимать отсидевших зэков. После многих злоключений она в 1953 сумела (и то – ходатайством Эренбурга и других влиятельных лиц) получить право поднадзорного житья в родной Рязани, откуда мать так легко ушла на революцию. Преподавала здесь французский. Годы ушли у неё и на бурную личную жизнь, и наверно, сама она ещё не подозревала, что прикоснётся ко взрывным действиям против советского режима.