Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Вдруг как-то через годок Н. И. со своими друзьями приехала в свою старую Рязань, заглянули ко мне. И почему-то в этот мимолётный миг, ещё не побуждаемый никакой неотложностью (ещё Хрущёв был у власти, ещё какая-то дряхлая защита у меня, а всё ж не миновать когда-то передавать микрофильмы на Запад), – я толчком так почувствовал, отвёл Н. И. в сторону и спросил: не возьмётся ли она когда-нибудь такую штуку осуществить? И ничуть не поколеблясь, не задумавшись, с безтрепетной своей лёгкостью, сразу ответила: да! только – чтоб не знал никто.

Перворождённое наше доверие сразу сделало скачок вперёд.

Капсула плёнки у меня была уже готова к отправке – да не было срочности; и пути не было, попытки не удавались. Но когда в октябре 1964 свергли Хрущёва! – меня припекло: положение привиделось мне крайне опасным: острые зубы врага должны были быстро, могли и внезапно, лечь на моё горло. (Предусмотрительно приписывал я режиму его прежнюю революционную динамику, как рассчитывался он со многими до меня. Оказалось: динамика настолько потеряна, что для этого прыжка ещё понадобится: до первого обыска – 11 месяцев, до первого решительного удара – 9 лет.) Известие застало меня в Рязани. На другой день я уже был у Н. И. в Москве и спрашивал: можно ли? когда?..

Отличали всегда Наталью Ивановну – быстрота решений и счастливая рука. Неоспоримое лёгкое счастье сопутствовало многим её, даже легкомысленным, начинаниям, какие я тоже наблюдал. (А может быть – не лёгкое счастье, а какая-то непобедимость в поведении, когда она решалась?) Так и тут, сразу подвернулся и случай: сын Леонида Андреева, живущий в Женеве, где и сестра Н. И., они знакомы, как раз гостил в Москве. Н. И. сощурилась и решила: попросит Вадима Леонидовича, уверена – не откажет!

Она назначила мне приехать в Москву снова, к концу октября. К этому дню уже поговорила с Вадимом Леонидовичем. И вечером у себя в комнатушке, в коммунальной квартире, в Мало-Демидовском переулке, дала нам встретиться. В. Л. оказался джентльмен старинной складки, сдержанный, чуть суховатый, отменно благородный человек, – и, собственно, это благородство уже и закрывало ему возможность выбора, возможность отказать в такой просьбе – для русской литературы да и для советских лагерей, где и его родной брат Даниил долго сидел. (Говорила мне потом Наталья Ивановна, что В. Л. считал такое предложение для себя и честью.) И жена Ольга Викторовна, падчерица эсеровского лидера Чернова, была тут же, весьма приятная сочувственная женщина, одобрявшая решение мужа и разделявшая все последствия. И вот они, формально такие же советские кролики, как мы, не защищённые не только дипломатическим иммунитетом, но даже иностранным гражданством (паспорта у них были советские, в послевоенном патриотическом энтузиазме части русской эмиграции В. Л. перешёл в советское гражданство, отчасти чтобы чаще и легче ездить на родину), – они брались увозить взрывную капсулу – всё, написанное мною за 18 лет, от первых непримиримых лагерных стихотворений до «Круга»! Да не знали, не вникли они, что именно там есть, но достаточно вникли, что – взрывчатое. И – везли, такое решение уже состоялось прежде нашей встречи.

Этот вечер тогда казался мне величайшим моментом всей жизни! Что грезилось ещё в ссылке, что мнилось прыжком смертным и в жизни единственным – вот совершилось обыденно тихо, в вежливом негероическом разговоре. Я смотрел на супругов-стариков как на чудо. О самой операции почти даже не говорили. Вынул я из кармана тяжёлую, набитую алюминиевую капсулу, чуть побольше пинг-понговского мяча, – приоткрыл, показал им скрутки – положил на чайный столик, у печенья, у варенья. И Вадим Леонидович переложил в свой карман. Говорили же – о синтаксисе, о месте прилагательного относительно своего существительного, о жанрах, о книге «Детство» самого В. Л., вышедшей в СССР и которую я читал. А Наталья Ивановна подбила меня рассказать о самом поразительном, что я в себе носил, – о лагерных восстаниях. Старики-женевцы слушали, изумлённые.

И неужели вот так просто сбывается – вся полная мечта моей жизни? И я останусь теперь – со свободными руками, осмелевший, независимый? Уже такой остроты, такой опасности – никогда не повторится! Вся остальная жизнь будет уже легче, как бы с горки.

И дар такой принесла мне Наталья Ивановна! – Ева, как я стал её вскоре зашифрованно называть. Случайность и даже лукавство было в нашей первой ненужной встрече у Эренбурга. А через такие неузнаваемые случайности врезалась лучами неизбежность; получить помощь от зэческого континента, и от осколков размётанной эмиграции, и от Рязани, – от России.