Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Лёгкость руки!.. В мае 1967, разослав 250 экземпляров «Письма съезду писателей», я отсиживался в Переделкине у Чуковского. Вот и 11 дней прошло от письма, уже и съезд кончался, а – нигде на Западе не напечатали, не объявили. Откуда ни возьмись – Ева, на другой даче в гостях, но позвонила и мне, вызвала погулять. И похожего плана у меня не было, во мгновенье у неё родилось: «А у вас есть лишний экземпляр? Давайте, отправлю сегодня!» (Она не без этой мысли и привезла в Переделкино французского искусствоведа Мориса Жардо, а у него хорошие связи с «Монд», и она взяла с него обещание.) И через три дня письмо появилось в «Монд», загромыхало, – и кампания была выиграна! – Произошёл ли казус с телеграммою «Граней», надо было срочно понять, кто такой Виктор Луи, – являлась та же Ева, deus ex machina, и разъясняла: знала его по Карлагу, московский мальчик, предлагавший иностранцам обмен валюты, сомнительное поведение в лагере.

При самом начале не зря попросила Ева: только, чтоб никто не знал. Она определённо и именно имела в виду мою тогдашнюю жену Решетовскую. (Ева видела эту опасность несравненно раньше меня.) Однако весёлые, дружеские, простецкие наши отношения с Евой не могли скрыться от жены. К тому ж наши непрекращаемые, никогда до конца не разъяснённые дела всё влекли нас пошептаться, отделиться, даже когда Ева приезжала просто к нам домой. Этого всего нельзя было ни достичь, ни объяснить иначе, как сказав жене, что мы занимаемся делами слишком серьёзными, теми, то есть – заграничными. И Ева как будто это понимала. Но осенью 1965, когда уже разворачивалось следствие над Синявским, – Ева на скрытой встрече спросила меня: «Но ваша жена ничего не знает?» Да прямо, из моих уст, она не знала ничего, но имела глаза, но – видела. (Можно бы уверенно сказать, что только об участии Андреевых она не знает ничего, но и то: два года спустя у «Царевны» на квартире при семи-восьми собравшихся, средь них и моя жена, была такая встреча: привезенная Евою молодая Ольга Андреева-Карлайл из Соединённых Штатов вышла со мной шептаться на балкон.)

Над Евой уже тогда нависла тень опасности и, мрачна, черна, висит посегодня. Предчувствие не обмануло её за много лет вперёд: в 1973 на Казанском вокзале Н. Решетовская прямо угрозила о Еве, назвала её, и только её одну, как пример, кому КГБ будет мстить за напечатанье «Архипелага». (Именно эта угроза и понудила меня высказаться открыто летом 1974 в интервью CBS.)

Правда, уже два года скоро с того. Перевисевшие тучи не дают грозы. Храни Бог!

В одну из встреч в начале 1966, я только приехал из Укрывища, ещё в движеньи «Архипелага», Ева познакомила меня со своим близким другом Александром Александровичем Угримовым, – отначала же с намерением, что и он будет мне помогать.

Сразу же очень понравился мне этот человек – так и дышало от него несомненной надёжностью и – юмором. Даже мне показалось – постоянно-смешливым настроением, что уж вовсе безценно в конспиративном горении, но это качество я переоценил, наверно – счастливый был период в его тяжёлой, в общем, жизни. Зато ещё многие его качества мне предстояло испытать в будущем, например – тонкий аналитический ум, проницательную осторожность. «Под потолками» не разговоришься (квартиру Евы, теперь в Даевом переулке, я считал весьма ненадёжной, Ева свободно встречалась со многими иностранцами, и перезванивались часто – а в этом-то и была её дерзкая тактика открытости: иностранцы и французские дипломаты знали её, и это укрепляло её против властей), – пошли бродить, выясняя, чем же Александр Александрович может мне помочь. И он предложил мне то, что после провала моего архива было ценней всего: хранение! Хранение – даже многих объёмов и в нескольких местах, по железной системе: не у него самого, а у так называемых «кротов», которых, по его условию, я не буду вовсе знать. (И так он это выдержал, что вот и сегодня почти никого назвать не могу, хотя они передержали мой динамит уже 8 лет.) Я закоротил его с эНэНами – и оттуда он взял моё второе главное хранение, спасённое от Теушей, которое за годы и годы потом удесятерилось в объёме, – ведь мы дальше стали всё на машинках гнать и не считали объёмов – так устроил всё хорошо и просторно А. А.