Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Вот только сейчас поминал: Гадалка. Название шутливое, за то, что любила гадать на картах, сама с собою. Была же Анастасия Ивановна Яковлева – доктор биологических наук, учёный фармацевт, исследовала вредные побочные действия лекарств (и, её послушать, вообще никакими лекарствами лучше не пользоваться, да я так и склонялся всегда). К 60-ти годам она была незамужем, и постоянно окружена группой молодёжи, которой благодетельствовала, одним помогала институт кончить, другим – устроить быт, жильё, работу, и всех окружала атмосферой любви не только к свободе, но и – к России. (Второе было разлито по образованному классу не слишком широко, и здесь каждая встреча – находка.) Из этой атмосферы и родились коллективные письма их кружка ко мне, сразу подписей по 20, это и во взрыве переписки было необычно, привлекло внимание. В 1963, я ещё не был опальным и для них не опасно, я посетил химический их институт на Зубовской площади. С Анастасией Ивановной сохранилась и дальше переписка. Уж не зная, чем и помочь, она предлагала перепечатывать (давал ей пьесы открытые и копировать заготовки «Р-17», чтобы не пропали губительно, она много просидела, много сделала; на Западе на то – ксерокопия, а у нас и мозги так не повёрнуты, у нас – перепечатывай по буковке), предлагала свою квартирку на 13-й Парковой, если нужно когда в тишине поработать. В мою разгромную полосу, в сентябре 1965, я иногда и скрывался у неё, когда надо было уйти от слежки, отдохнуть от опасности, знать, что хоть в эту ночь – наверняка не придут. И снова пригодился остро её приют на Троицу 1968. (По невероятному совпадению в 7-миллионной Москве, с семьюстами квадратных километров жилья, мой укрыв в ту ночь пришёлся – в 50 метрах, через дом, от Саши Андреева, ночевавшего у своих родственников после того, как положил плёнку в контейнер, а утром улетавшего в Париж. Если б за ним действительно следили – как раз бы я мог прийти под тех шпиков!) Тогда-то, в самозаточении, в томлении, я и попросил её: «Анастасия Ивановна, погадайте, чем дело кончится». Она и гадала на кухне втихомолку, но мне (то ли карта худо падала): «Такому человеку, как вы, гаданья не нужны». И правда. (И думаю: никому не нужны. Есть в этом нечистота жизни. Не дано нам знать будущего – так не дано, лишь одни предчувствия посылаются нам.) В мои тревожные у неё остановки не вобрала моя голова, а рассказывала она, как стала одинокой. Следующие годы, уже уйдя на пенсию, она всё продолжала вдохновлять свой кружок молодёжи, – как такие люди дороги для роста поколений. Но стала опасаться болезней старости – и поехала кончать жизнь в инвалидный дом на Клязьму.

Вот Иван Дмитриевич Рожанский. Он был фронтовой друг Льва Копелева, и через того мы познакомились, а оказывается, можно было – и через Еву. Он раньше легко ездил за границу, в 1964 ожидалось, что поедет снова. Заранее принял он у меня мою капсулу с плёнками, держал – и безусловно бы повёз, рискуя головой, – да накануне отъезда был вызван в ЦК и лишён командировки (не из-за меня). Больше было бы грозных последствий, если бы политическое недоверие ему выразили во время таможенного осмотра. (Ту капсулу я и перенёс Еве.) Потом копировал он мне магнитные ленты, которые доверить слушать некому было больше. Что-то важное коротко хранилось у него и в мои разгромные дни сентября 1965, ибо помню: как раз от квартиры Гадалки я звонил ему из автомата, себя не называя, и рано чуть свет поехал к нему на переговоры, пока был уверен, что не тяну за собой хвоста. И. Д. был сын известного физика, и сам физик, но втравлен в казённо-представительную жизнь, от которой любил отдыхать в окружении своей библиотеки. Он был добрый, широко образованный, несколько флегматичный в беседе, как бы предпочитая больше думать, чем говорить. Особенно любил античную философию, выпустил книгу об Анаксагоре. «Царевичем» закодировали мы его (хоть по Ивану, хоть и по Дмитрию).

Тогда, в производной, «Царевной» же стала зваться его тогдашняя жена Наталья Владимировна Кинд. Но позже и манерой её держаться, этакая русская стать, ясный месяц во лбу, и чем-то внутренним весьма оправдалась случайная конспиративная кличка. Она была душевно очень богата, с развитым умом, талантливый геолог, доктор наук, с большой душевной устойчивостью – завидно переносила невзгоды. Но разве все эти качества и чувства было время оценить, их излученье принять в нашей борьбе и гонке? Для нас важно было: тверда, верна, и квартира её – чистая, живёт обособленно от московского кишенья. А значит – у неё можно встречи устраивать с иностранцами (русскими – то со стариками Андреевыми, с которыми она была дружна ещё по жизни в Женеве, при командировках мужа, то со злополучной Карлайл, то с посланным ею Степаном Татищевым). Ещё и с Евой Царевна была очень дружна, что уж и вовсе замыкало наш круг, упрощало общения.