Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

От Царевны – не было у меня закрытых книг, конечно она была из первочитателей машинописного «Августа», ещё раньше – она из немногих читала рано «Архипелаг», ещё пока он не кончен был, помогала нам сделать карту Архипелага, через геологическую цепочку с Пахтусовой поймала утечку тайны от Кью – и уже после смерти Кью по этой же цепочке добыла от Пахтусовой нам рассказ о ходе гибельных событий. Последние наши тёмно-грозные месяцы на родине Царевна нередко бывала у нас с Алей, всё более становясь родной, успела прийти и когда повестка прокуратуры уже лежала у нас, и много раз была у Али после моей высылки. Нависал, кажется, полный разгром – а я к ней приходил обсуждать сырые главы «Октября», это звучало тогда академично. Доканчивая подготовку «Из-под глыб», друзья мои в Союзе, а я на Западе, – мы с Шафаревичем обменивались рукописями через неё, они жили рядом. Так Царевна вместе с Евой включилась в основной канал. К тому времени, когда эти очерки опубликуются, уже не все соотечественники наши будут понимать, какая решимость требовалась – включиться в «канал»[70].

Отчасти через Царевну, потом и через Люшу поддерживали мы связь с Михаилом Константиновичем Поливановым – одним из авторов «Из-под глыб», математиком, чистой душой, тонко думающим человеком, но только с редкими друзьями и в редких местах имеющим право на наслаждение свободного разговора, как все мы там, принудительно калечно согнутые извне. Сам М. К. был верующий, но так уважал чужую свободу, что детей своих не крестил в малолетстве – а дал им вырасти и выбрать (все крестились). Многие годы он хранил и «Архипелаг» и «Круг»-96, самые опасные мои вещи, – то у себя дома (и чего только не случалось: держал под ванной – листы промокли, надо по всей квартире разложить сушить, от форточек всё вихрится; вдруг пришли с обыском к отдельно жившей тёще – уноси всё в гараж, даже в машине с собой вози); то – у своего отца, без его ведома. Позже мы освободили его от этих хранений, но много запрещённой литературы протекало через его руки, он сам питался и питал читателей[71].

Расширяя конспиративную сеть, каждый, естественно, действует по линии близкого знакомства и дружбы. Так, другом юности Люши по переделкинским дачам был Николай Вениаминович Каверин (сын писателя), закодированный нами как «Вел» за пристрастие к велосипеду. В Переделкине по воскресеньям им с Люшей и встречаться было легко, без контроля. Коля вырос в поколении уже не расслабленном, но понимающем, что только своими руками и добьёшься свободы. Он и лично был твёрд, точен в поведении, надёжен в осуществлении. Отца он в свои такие дела, по-моему, не посвящал, но был вокруг него какой-то свой кружок молодых, почему мы и отдали им копировальную «крутилку» Ростроповича. (Она оказалась отличной в работе, и они с сожалением уничтожили её в опасную минуту.) Коля помогал Люше перепрятывать, передерживать некоторые мои плёнки и рукописи[72]. Он был «стартом» для многих моих самиздатских выпусков. В январе 1974, в темноте, приходил он ко мне в Переделкине, я передал ему – заблаговременно, на один из стартов в день моего ареста – «Жить не по лжи». Он дышал отважной готовностью помогать в чём угодно и не глядя на опасности.