Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

В Ленинской библиотеке Люша сознакомилась с дружественным мне библиографом Галиной Андреевной Главатских, та стремительно и виртуозно выставляла по Люшиным (моим) запросам не рекомендательные списки, а живые десятки, если не сотни, книг – с отмеченными местами. Из конспирации я никогда не повидал Г. А. и поблагодарил-то за помощь, может быть, одной запиской, – и только от Люши знаю, что было ей тогда примерно 37 лет, что она историк, «скромная, тонкая, усталая». И – религиозная. Такие книги Люша с избытком таскала из библиотеки, и доставляла мне за город, и снова оттаскивала в библиотеку.

Ещё и в спецхране Ленинки, то есть уже в самом преграждённом, закрытом месте, была сочувствующая нам Вера Семёновна Гречанинова. Иногда она добывала редчайшие материалы. Но – проследили, или сама, может быть, кому-то доверилась, а – убрали её из спецхрана. И её подруга Анна Александровна Саакянц, цветаеведка, тоже порядочно газетных материалов в спецхране переворошила по моему заказу.

С годами архивы один за другим отказывали мне в доступе и справках. (В Военно-историческом в 1972, после появления «Августа», даже следствие было: кто смел мне выдать в 1964 материалы Первой Мировой войны!) А нужные мне материалы, справки, ответы на вопросы всё равно притекали безперебойно. То – от Александра Вениаминовича Храбровицкого, литературоведа, шопенгауэровца, зятя Короленко, большого доки по архивам. То – от Вячеслава Петровича Нечаева. То – от профессора-историка Петра Андреевича Зайончковского. То от Владислава Михайловича Глинки, петроградца. То – от Евгении Константиновны Игошиной (пенсионерка Гослитиздата, взяла от меня разработать тему «Голод 1921-го»; она была сестрой той машинистки, Ольги Константиновны, от Мильевны; годами сёстры жили в одной Москве как чужие, а из-за моих книг снова сошлись). То бывали – и совсем чужие люди, вполне официальные, и старики (не всех я знаю, Люша без меня работала с ними), – такая сложная эпоха, интеллигенция и сама запуталась – за кого она, что думает и что она сама.

Ещё был юный хрупкий умница Габриэль Суперфин[76], сверхталантливый на архивные поиски. Он сам прибрёл, назвался на помощь мне и помог – по Гучкову (главы 39 и 66 «Марта»), и кое-что общее по предреволюционной России. Не многое успел, но в момент его ареста в 1973 я в интервью «Монд» нарочно выделил его участие в моей работе – чтобы дать большую мировую огласку и тем защитить.

Даже в Таврический дворец – посмотреть зал заседаний Думы и места февральского бурления – категорически отказано было мне пройти. И если всё-таки попал я туда весной 1972, – русский писатель в русское памятное место при «русских» вождях! – то только риском и находчивостью двух евреев – Ефима Эткинда и Давида Петровича Прицкера. Прицкер был лектором той «областной партийной школы», которая оккупировала и закупорила Таврический дворец, стал дворец как бы секретным. Однократная помощь в не самом главном, однако ж и очень подпечливом случае (с тех пор и в Петрограде я больше не был, вот и выслали), – как не помянуть добром этого безкорыстного помощника? Прицкер встретил меня на пороге дворца, провёл мимо военного контроля, и побрели мы наслаждаться Купольным залом, потом Екатерининским в лучах заката (я ещё, не торопясь, промеривал его шагами, записывал, какие стены, люстры, колонны), потом пошли в думский зал заседаний, не торопясь разглагольствовали там (я пришёл-то знаючи, кто из депутатов где сидел), взошёл я на родзянковский помост, оттуда оглядывал, – вдруг прибежал военный охранник: «Давид Петрович, эта часть дворца сейчас закрывается, надо прекратить!» Не дошли до Полуциркульного зала, ах жалость! Очень удивился Прицкер, но подчинился. Попросил я: нельзя ли теперь пойти в крыло, где был Совет Рабочих Депутатов. Только мы туда сунулись – прибежал другой охранник, отозвал Прицкера, – и смущённый мой лектор объявил мне, что надо вообще уйти. Горим! Уношу ноги! Главное, чтобы караул на выходе не спросил моих документов, а вослед они ничего не докажут. У самого контроля – не тороплюсь, низко кланяюсь лектору, глубоко благодарю, медленно ухожу. Не окликнули. И во дворе не догнали. И до угла не последили за мной, не пошли. Угадали, не угадали? Тогда отчего такая сумятица в запрете? (Через день Прицкер встретился с Эткиндом единственный раз, тайно, в саду Лавры и предупредил: «Считаем: я – не знал, кого водил. Ты мне сказал – доцент из Сибири».)[77]