Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Сам Ефим Григорьевич Эткинд был в дружбе со мной неотрицаемой, к моменту высылки уже полных 10 лет. (Директор института Боборыкин перед исключением Эткинда предупредил его в закрытом кабинете: «Обвинение против вас – дружба с Солженицыным. Откровенно скажу: я вам завидую».) Всё началось с письма ко мне его милейшей жены, Екатерины Фёдоровны Зворыкиной, – в письмах её всегда было много юмора, весело читать. В Ленинграде познакомились. Е. Г. – многознающий, острый. То – вместе в театр, то – к ним на дачу, то – в автомобильное путешествие вместе (Кёнигсберг, Прибалтика), то – находит новых и новых людей в Ленинграде, кто может мне помочь справкой, советом, делом. Всегда приятно было к ним прийти, собирали и компанию интересную. Не было никакой необходимости и плана привлекать его к конспирации, это знакомство, эта линия отлично шла и просто так. Но такова была захватывающая сила вихря вокруг нашей борьбы, что никто вблизи не мог сохраниться просто так. Естественно: прочесть «новенькое», а для того надо – взять и держать его, а там – и передержать и перепрятать. Весь открытый уклад жизни Эткиндов, долгий благополучный быт в интеллигентской научной и литературной среде – совсем не располагал их к риску, к конспирации. Но – и вся эпоха толкала туда, и то, что в иной обстановке затягивалось бы забытьём, в эти годы проступало напоминающе: и его отец и её отец – погибли в заключении.

И вот на каком-то году знакомства получили они от меня на чтение «Архипелаг». Сперва – очень перепугались, это уж казалось – черезкрайне, разрушалась всякая обыденная нормальная жизнь. Взволнованные, они оба приезжали в Москву отговаривать меня давать этой книге какой-нибудь ход. Эткинды были естественны в том, что – не прятали боязни, но перебарывали и перешагивали эту боязнь. Так, отправляясь за границу в начале 1967, Е. Г. решился взять от меня уже готовое письмо писательскому съезду (за 2 месяца до самого съезда) и с большими предосторожностями – передал (этот экземпляр достиг потом Би-би-си, с него и читали, громыхали). Познакомил я их с Люшей – установилась между ними оказийно-курьерская связь, и потекли, потекли из Москвы в Ленинград то новинки Самиздата, а то и секретные разные бумаги. Даже, одно время, один экземпляр «Архипелага» был у Эткиндов близ дачи зарыт. И так помалу, помалу докатилось – что Эткинд оказался близ самого пламени и мирового взрыва «Архипелага», на самом краю воронки, искал внешнего равновесия, и не удержался. И изо всех действующих лиц этой книги только он ещё получил открытое сотрясение, публичное бичевание – и вытолкнут за границу[78].

А со Львом Копелевым развитие было такое: из нашей зэческой компании он раньше и ближе всего стал к столичным литературным кругам, к иностранцам. С Н. И. Зубовым (который тоже знал Льва, по лагерю) мы в ссылке обсуждали: вот эту нашу книгу с фотоплёнками легче всего может отправить Лев. Приехавши в Москву в 1956, я в туристах иностранных и в возможности прорваться к посольству разуверился быстро. А на Льва была надежда огромная, я ему читал, читал написанное в лагерях, в ссылке, и с надеждой смотрел: что согласится отправить? Но – не хвалил он моих стихов и пьес. А особенно в том 1956 году – ведь начиналось «выздоровление» коммунистической системы! – никак не хотел он повредить ей, дав оружие «мировой реакции».