Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Мы с Алей, едва только сошлись в работе, сразу почувствовали необходимость в новом, своём и постоянном, канале на Запад. У Евы канал не был постоянен, всё на импровизации. А в 1968, после того как отправили «Архипелаг», она отказалась отправлять (ощущая чужое) фотоплёнку с книги Дмитрия Панина, предназначенной им для Папы Римского (чтоб одним ударом «переубедить и повернуть» весь Запад и весь мир…). Сам я тоже в эту книгу не верил, но по старой зэковской дружбе считал своим долгом в отправке помочь. А тут подоспело знакомство с обаятельным отцом Александром Менем. Я знал, что у него есть связь с Западом, и спросил его, не посодействует ли. Он готовно и очень уверенно сказал: «Да, конечно, пока мой канал не засорился». (Позавидовал я – у человека свой канал! Нам бы!..) И он – взял. И – выполнил.

Лишь более тесное знакомство открыло нам, как работали шестерёнки той передачи. Отец Александр был духовным руководителем тогда ещё небольшого ищущего направления в подсоветском православии, вёл неофициальные семинары и направлял группу молодёжи. (Из этих усилий родилась сплотка статей в «Вестнике РСХД» № 97 и ещё доследки потом.) Главный же организатор у него был Евгений Барабанов – всегда богатый проектами организаций и реорганизаций. (Самый удавшийся из них – влитие Самиздата в парижский «Вестник».) Мы познакомились («закоротились») непосредственно с ним у о. Александра Меня, уговорились о передачах каналом – и дальше, для большей безопасности канала и всей их группы, не только я сам почти никогда не встречался с ним, всего три раза в четыре года, но мало встречалась и Аля: надо было опять найти множитель, затрудняющий поиск, – ещё одно промежуточное лицо, чьи встречи и с Алей и с Барабановым были бы естественны.

На эту роль она избрала одного из своих друзей, и крёстного отца своего старшего сына, Диму Борисова. Это был милый, застенчивый молодой человек с вьющимися чёрными волосами, в очках, тонкий любитель поэзии, знаток русских песен и сам с хорошим голосом. Не хватало ему как будто последовательной воли к работе и организованности. Когда мы с ним познакомились, Дима был аспирант в Институте истории, с темой диссертации (конечно, замаскированной социологическими формулировками) – по истории русской Церкви XIV века. Чудом было, что его в эту аспирантуру приняли, чудом было, что такая тема могла удержаться и диссертация – быть защищена (в конце это чудо развалится). Рожденьем он был – из семьи крупного советского чиновника, но отринул путь и убеждения отца, тот был испуган и в смятении от развития сына. Дима Борисов – человек большой и всё растущей эрудиции, его статья в «Из-под глыб» (как и «Молва и споры» в самиздатском сборнике «“Август Четырнадцатого” читают на родине») – только начало его возможного пути. Конечно, не конспиративными передачами ему надо бы заниматься (и не изнывать бы от безработицы, от безденежья), – но так обезкровлена Русь за 60 лет, стольких потеряли мы, что некому заняться даже этими прятками по тёмным закоулкам. Вообще мягкий, задумчивый, созерцательный, Дима Борисов в первых же испытаниях с КГБ (вызовы на допрос весной 1973, потом дни моей последней травли, разгрома, полтора месяца Алиных сборов, спасения архива вослед мне, угрозы ему в 1974 после нашего отъезда) проявил такую твёрдость и даже такой неожиданный обратный напор, что вот до сегодня не решатся хватать его или толкать дальше.

Дима Борисов стал тесным другом нашей семьи, шафером на нашем венчаньи, крёстным отцом моего Степана, Аля – крёстная одной его дочери, я – другой.

Цепочка Дима Борисов – Женя Барабанов – и дальше кто-то во французском посольстве, кого мы не знали и условно называли «Вася» (с опозданием приоткрыл мне Барабанов, что «Вася» – это она, и притом монахиня), – действовала безотказно три года, начиная с машинописи «Августа» в «Имку» в 1971. Это была наша главная безперебойная связь с Западом, и она никогда не была выслежена КГБ, и ничего не знали другие в посольстве. (В сентябре 1973, попав под слежкой в опасность и тогда уж делая, в нашей квартире, дерзкое открытое признание иностранному корреспонденту о своих отправках на Запад, Женя разогнался упомянуть и мои рукописи, казалось – уже нечего терять. Но я удержал его: запас шею не трёт, успеется. И, думаю, неплохо сделал: после моей высылки ему бы припомнили. А так – уцелел.)

Все подробности об этой легендарной «Васе» мы стали узнавать только уже на Западе, а весной 1975 в Париже познакомились и с нею самой. Католичка, монахиня – это оказалось верно, но – я воображал её хрупким ангелом – вошла в наш гостиничный номер этакая русская провинциальная добрая толстуха, без сомнения превосходная хозяйка (легче всего представить её, как она угощает соленьями-печеньями многочисленных гостей), с русским выговором, не только полностью сохранённым, как уже мало сбереглось в эмиграции, но – аппетитнейшим, но сочным, как уже и в Советском Союзе подавили, не умеют говорить так.

Она всегда и мечтала – жить в России.