Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

И вот этому человеку, с его заветной надеждой и духовной опорой на может быть несуществующую Россию («теперь трудно представить, как мы были отрезаны до 60-х годов»), в наступившие годы предстояло совершить немало духовных усилий – создать для той России вовсе несуществующий в ней религиозно-литературный журнал, который в Москве будут жадно ждать, широко читать, и он будет помогать оформиться разрозненным русским интеллектуальным силам. Издание такого журнала для страны, в которой не живёшь и с которой нет открытой почты для получения рукописей и мнений и для рассылки тиража, – задача весьма необычная, смелая, трудная. Но Н. А. Струве она удалась; он сумел с 1969 преобразовать прежний эмигрантский тоненький «Вестник РСХД (Русского Студенческого Христианского Движения)» в крепнущий от номера к номеру духовный мост между эмиграцией и метрополией.

А ещё раньше, наверно осенью 1967, под потолками городской квартиры Чуковских, где мы тогда ещё не привыкли опасаться подслушивания, меня познакомили Копелевы с Лизой Маркштейн, о которой слышал я давно: родом из Австрии; дочь ни много ни мало вождя австрийской компартии Копленига, она всю юность и молодость провела в СССР, потом уехала в Австрию, но часто наезжала (визы давали ей легко), – и так соединила в себе нутряное знание двух языков, двух культур (это очень пригодится ей потом в переводе «Архипелага»), двух строев жизни – западного и советского, объёмно видя оба; к тому же – схватчивого ума, с нетерпеливым, горячим сердцем, прямодушная, Лиза судьбой своей уже и предназначалась сыграть какую-то особую роль между этими двумя мирами. Познакомились мы с ней с большой симпатией: у неё прямой чёткий взгляд, ясные неуклончивые суждения, деловитость. Но ничто практическое в тот раз между нами не возникло.

Несколькими месяцами позже Лиза увезла от Люши на Запад мои небольшие исправления к «Раковому корпусу»: вписала обрывки строк своим почерком в свои конспекты по русскому синтаксису. (Исправления эти достигли издательств; позже ещё сыграли внезапно и свою судебную роль как доказательство, где же подлинный текст, – там, где авторские поправки, – в тяжбах издательств о «Раковом корпусе»: делая шаг в одном из миров, так трудно сметать все последствия его в другом. Позже Лиза вынуждена была и выступить свидетельницей на суде между издательствами, но свидетельницей анонимной – иначе грозило разоблачение её связи с нами.)

В мае 1968, когда мы напряжённо печатали «Архипелаг» в Рождестве, передали мне достигшее по левой из Парижа письмо Лизы к её подруге в Москве Нае Мировой (Лазаревой): о том, что Лиза без боли видеть не может, как тут проходимцы или самозванцы распоряжаются моими безправными книгами, – и она готова бы безкорыстно защищать мои интересы, если б я доверенность ей дал.

Медленно, но мысль эта прорастала. Той осенью Лиза дерзко приехала на мою дачку в Рождестве, а я – жёг осенние листья. Сели у костра – невероятно! – вот тут мы недавно кончали «Архипелаг», и вот человек из-за границы, искренний и умный доброжелатель, который готов всё двигать! Ещё потом через год взялся я рассказывать Але о некоей такой замечательной Лизе – Аля же, оказалось, знает её уже несколько лет, – теснота мира? узость Москвы? – как-то познакомили её с Лизой, приехавшей из Австрии расспрашивать об инакомыслии в Москве и чем ему помочь. (В умах и сердцах мир от октябрьского переворота уже повернулся на 180 градусов, – но когда ж этот поворот осуществится в предметной жизни?!..)

Так мы уже стягивались завязать узелок. В один из следующих мирных приездов в Москву переговоры с Лизой о возможной деятельности её в Европе вела вместо меня Аля – неприметные прогулки двух женщин по хорошо им известному Пречистенскому бульвару, со всей тренировкой оглядываться и приглядываться, весь разговор по-русски, встречным уха не режет, – легко.

В сентябре 1969 встретились со мной у Али на Васильевской улице, Лиза привезла немецкий юридический типографский текст доверенности и советовала мне взять адвоката на Западе, а именно: она может порекомендовать хорошего адвоката в Швейцарии – доктора Фрица Хееба, на которого и выписать бы мне основную доверенность на ведение моих дел. Никакого соревновательного имени ни в какой другой стране мы не знали и рады были этой Лизиной рекомендации, подарку с неба: иметь своего адвоката на Западе? – сильный, для властей совсем неожиданный ход, – но вместе с тем как будто ж и законом не запрещённый? Мы с Алей согласились сразу, постеснялись даже расспрашивать что-либо о том Хеебе.

В начале 1970 Лиза снова приехала, привезла окончательную и всеохватывающую форму доверенности на Хееба, которую я опять-таки подписал, да второпях, тем направив и решив судьбу своих книг за границей, как я думал – наилучшим образом. Лизу тогда ещё не обыскивали на таможне, но всё же доверенность эту, для надёжности, Катя Светлова, Алина мать, мастерски вклеила в крышку картонной конфетной коробки.