Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

А вот ещё новое: в безсонные ночи ловлю по «Свободе» в 2 часа 30 минут передачи по истории революции 1917 года, слушаю жадно, но всё с помехами, сделана как бы огромная работа за меня – сбор материалов, интервью, целый коллектив неожиданных помощников! – а как бы это мне использовать понадёжней? Пишу Бетте: будем называть эту затею «Два-тридцать», не начнём ли попытки связаться через кого-нибудь? получать эти материалы да пересылать их мне? – Кроме того: а нельзя ли выписывать для «Марта» отзывы европейской прессы на Февральскую революцию? уже тогда такие газетные главы рисуются мне. И Бетта же берётся (будет искать её муж).

Теперь, когда опорный треугольник создан и все мои плёнки в Цюрихе (я долго безпокоюсь: не держите в конторе, будет налёт, положите в банковский сейф, в подвал! – наконец доходит и подтверждение: да, именно так и лежат!), – теперь только правильно разработать защитную операцию с Завещанием. В феврале 1972 Генрих Бёлль – спасибо ему навек, оттого и появилась у меня тогда лёгкость, – у нас на московской квартире своею подписью заверил каждый лист моего завещания и сам же увёз его с собой в кармане, – а он отлично знаком с Лизой, и вот завещание уже у наших! (И куда же запишем Г. Бёлля, если не в Невидимки? Ещё ж и в 1965 году, в самое острое для меня время, он увёз из Москвы мой сценарий и «Дороженьку», и годы потом хранил у себя, передал Лизе. И как же поворачиваются судьбы людей: вслед за тем положение Бёлля в Западной Германии настолько уязвится, ведь он о юных террористах – будущих Баадер-Майнхоф – написал: «молодые идеалисты, доведенные до отчаяния», что ему на свободном Западе понадобится моя защита из пленённого СССР! – и через Лизу я шлю ему письмо благодарности, не частного назначения.)

А это – не просто завещание, это безценное укрепление моей обороны, – оттого-то с весны 1972 такая и лёгкость: теперь только троньте меня! – и я знаю, что это опубликуется, и без меня и без Али, и вослед посыпятся, посыпятся вам на голову мои книги! Теперь в тайных письмах остаётся согласовать, какими условными фразами в открытых письмах к Хеебу или какою фразою нашего внезапного телефонного звонка в Цюрих – взрыв приводится в действие, весь или по частям. (Такие условные фразы и кодированные имена отрабатываем и для других разных случаев, они тоже плодятся. А тем временем и детали завещания во мне не лежат на месте: проект огромной Троицкой церкви на пустом звенигородском поле уже кажется чрезмерно замахнутым, не лучше ли поскромней: восстановить Пантелеймоновскую церковь в Кисловодске, где меня крестили; да церковь на георгиевском кладбище, где мой отец лежит под стадионом; да – не осталось уже там площадки, пристроить малую часовенку у бывшей снесенной Казанской церкви в Ростове, где я одичалым мальчишкой гонял в футбол в ограде, – в искупление моей тогдашней неосмысленности. И исправления в завещание, и добавка новых намечаемых к публикации произведений – нежданно спасённый «Пир победителей», сокращение сборника лагерных стихов, уже и «Телёнок» до «Нобелианы» и наросший «Дневник Р-17» – всё! всё! всё к публикации! Эту последовательность я подробно программирую Бетте.)

А тут – нависает вступление СССР в конвенцию авторских прав. (Ещё недавно я сам вгонял их туда, с опозданием мы все поняли, что нас и на этом объегорят, Аля написала и послала анонимно в «Монд» – «Нож в спину русскому слову», те напечатали в марте 1973, модно.) А тем временем Никита никак не успевает опубликовать истинные, не искажённые для советской цензуры тексты «Ивана Денисовича» и «Матрёны», – и я тороплю, тороплю его: успеть до дня конвенции (1.6.73), ибо уж на этом-то не стоит ввязываться в «конвенционный бой».

И хотя же я – с жизненным опытом и отлично знаю, что со своим уставом в чужой монастырь не лезут, – я гоню из письма в письмо, всё больше зажигаясь проектом: как резко удешевить предстоящее издание «Архипелага»? что за ужас: на Западе книга – 10 долларов, – в переводе на рубли по реальному курсу 40–50 рублей за том! – да разве можно это допустить? том «Архипелага» должен продаваться в 3 раза дешевле, в 5 раз дешевле! чтобы читали все! – лишь бы он грянул, лишь бы ударил по советскому чудовищу! чтобы на Западе его прочли десятки миллионов, а ничего больше мне от него не надо! «Для меня здесь большой моральный смысл, этим материалом не торгуют, это кровь на жертвеннике, она должна восходить к небу. Хочется внести в книжный издательский мир благородный взгляд, призвать к издательской совести». Пусть будет оплачен на нормальном уровне труд переводчиков, наборщиков, издательских служащих – а все потери распределить между издательством и автором, пропорционально получаемым долям. «Многие отшатнутся от такой сделки – туда им и дорога. Но на всяком языке найдётся хоть одно достойное издательство – и мы его потом вознаградим другими книгами». Бетта достаточно понимает наш бойцовский дух в СССР и нисколько не возражает. А Хееб возражает, потом составляет и шлёт мне туманный реферат на эту тему.