Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Бетте все наши каскады надо методически переработать и осуществить контакты с разными точками Европы, вот уже целые недели уходят у неё на писание писем и телефонные звонки (пишет: «как я ненавижу телефон!» – и как я её понимаю!), – а ведь главная-то работа её с февраля 1972 – сплошной перевод Первого тома «Архипелага», и затаённый, не с кем посоветоваться, кроме меня же и в тех же письмах, – пишет: «Трудно не столько от работы, сколько от ответственности». «Архипелагу» и всей нашей скрытой работе она безоглядно отдала душу, как на Западе не принято ни с какой работой: «Я живу двойной жизнью. Душа, мысли – у вас. Иногда иду по улице и вдруг: где я?» Путается свободная Вена и угнетённая Москва. Поток неизменного тепла и веры в моё дело изливается в её деловых письмах к нам. Отвечаю: «Читали Ваши письма и удивлялись, насколько ни время, ни расстояние не чуждит нас: ощущение, что мы всё время думаем и чувствуем вместе, и Ваши решения почти на 100 % такие, как если бы мы решали вместе… Ваша духовная организация столь сходна с моей и Алиной». По какому-то возникшему частному недоразумению она звонила к Лазаревым, что-то кодируя. Отвечаю ей: «Я думаю, мы Вас и Вы нас любим выше всяких возможных разногласий. Все эти годы так согревает и даёт такую уверенность и простоту – то, что Вы есть. Всегда верю в Вас и потому спокоен…»

Конечно, из разных миров нельзя сойтись уж так безоглядно, иногда просверкивают щели. Кто-то мне передал, что Бетта «огорчена моим августовским интервью с “Монд”… там много путаницы», и в «Мире и насилии». Так как именно по этому поводу я уже слышал горячие возражения и в Москве, и, держа в голове уже выстрояемый «Из-под глыб», я в письме к Бетте пишу: «…Думаю, что в ближайшее время… западной демократической и социалистической общественности предстоит узнать сотрясательные истины, когда из России ложными идолами будут объявлены самые святые многовековые божества… И я пылаю надеждой, что Вы будете из первых европейцев, способных это принять сочувственно и с пониманием». Через месяц от Бетты, что она расстроена: «Саднит душу, что про меня Вам неправильно передали. Всё не только одобряю, но считаю великим делом, расхождения только в мелочах».

А это были уже дни – перед самым провалом «Архипелага». И откуда во мне было такое ясное предчувствие? 22 августа 1973 пишу Бетте: «Это будет особенно трудная осень. Может быть, уже и некогда говорить. Вы, может быть, заметили ускорение и сгущение событий у нас со многим. Это какой-то ход звёзд или, по-нашему, Божья воля. Я вступаю в бой гораздо раньше, чем думал, многое к этому вынуждает, сомнения нет. Ничего нельзя предсказать, но ясно, что [готовность «Архипелага»] понадобится раньше, чем предполагалось. При худом повороте дел Вам придётся принимать решения без нас обоих».

О провале «Архипелага» через две недели Бетта услышала от телеграфных агентств и пишет нам: «Теперь темп жизни стал в нашей семье: “всё для фронта, всё для победы!” Выдержать бы, не портя качество» (перевода).

А я опоминаюсь: «Сколько ж это лет откладывалось, Боже мой! Дальше – уже было нельзя, как я этого сам не понял раньше!» Но вместе – и облегчение: теперь можем весь «Архипелаг» держать дома, терять нечего, и насколько облегчились справки по тексту! и можно приходящим давать читать. А с другой стороны – боюсь, что и квартира Бетты в Вене становится уязвимой для налёта, шлю ей предупреждения.