Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

А ещё ж такой проект: ведь теперь имеем за границей нобелевские деньги, как же не помочь нашим безкорыстным помощникам? все безденежны, все нуждаются, а «валютные» деньги и несравненная ценность, по-советски. Отчего нам теперь не составить список – № 1, № 2, № 3… всего двадцать нумеров, так и будем в письмах звать нумера, по-замятински, и о них – отдельные нервные абзацы наших тайных писем, все эти годы. Посылается Бетте список: кто какой номер, адреса. Некоторым – мало опасно; а иные настолько скрыты, что даже в одном письме сразу их имена и адрес писать невозможно, а пишем клочками в два-три приёма: улица без номера дома, он потом отдельно, разорвать фамилию с именем-отчеством, вписать как-нибудь понесуразней и без ясной связи к чему. А другая задача – из какой страны будет перевод? от кого? У кого-то есть знаменитый друг за границей, у другого – реальная родственница, шлём от них, а остальным надо – совсем от придуманных лиц, и тут у ГБ могут возникнуть подозрения (и иногда возникают, опасные). Или: вдруг пришёл быстро перевод № 11, а № 11 не успел подготовиться, как ответить: «от кого ждёте»? Острая опасность! – из-за одного такого случая надо гнать срочный тайный запрос (а для каждой записочки отдельная тайная встреча, передача). Очень нервно, в каждом письме много о нумерах, немало и неурядиц, из-за недоразумений просто измотались, – а каково Бетте это всё распутывать и передавать Хеебу уже в цельном ясном виде, для исполнения?

Лидия Корнеевна Чуковская слепнет, нужен оптический прибор; мы не знаем точно какой, и никто не знает, он должен сочетать большой диаметр для охвата целой страницы и значительное увеличение, 5–7 раз (в обычных лупах либо сильное увеличение и крохотный диаметр, либо наоборот), и ещё подсветку. Как узнать тип? где заказать? вероятно, в Голландии, они же мастера? а посылать – будем от Бёлля, просим, нагружаем его. Но долго, долго идёт переписка между Москвой – Веной – Цюрихом – Кёльном и ещё какими-то неизвестными местами, и вот присылают, – а не то! Значит – переделать, а Лидия Корнеевна между тем катастрофически слепнет, а её глаза – из самых дорогих, мы гоним, торопим с новыми требованиями. Наконец присылают хороший прибор, спасение! – так без единой запасной лампы, а они уникальны, значит теперь отдельный заказ ламп.

Но как ни измотно, а заказы постепенно выполняются, до № 20 переводы получены, и у нас с Алей новое расширение: а как бы помогать таким же образом зэкам (рождение будущего Русского Общественного Фонда)? Снова та же процедура, вводим номера с 21-го по 40-й, а от кого слать им? – и новые розыски кипят.

Между тем советские власти, недовольные какой-то из австрийских статей Бетты, – окончательно перестают пускать её в Союз, советский консул в Вене в начале 1973 откровенно ей говорит: «Зачем вам ездить в страну, которая вам так не нравится? Не даём визы – и долго не дадим». А встретиться поговорить – насколько бы проще, сколькое бы распуталось сразу! Итак, весь прыгающий каскад вопросов, предположений и решений – только через «левые» письма, а они идут лишь с оказиями. Вот уже написанное наше письмо протомилось без оказии два месяца, а за это время все оценки и решения изменились, пиши новое.

Я уж забываю, в чём и повторяюсь, писали прошлый раз или нет, ведь копий держать близко нельзя, пишу повторно, а что меняю под сбивом обстоятельств и ещё новейших новостей, иногда меняю решение в одном и том же письме, – чёткая Бетта выбирает из этих круговертных писем указания, просьбы, поправки – и, заведя картотеку по темам, распределяет по карточкам, так видней. А ведь мы многое шлём и в плёнках, а в них то сменится экспозиция, то собьётся чёткость, ведь всё это делается в напряжённом подпольи, приходится иногда и быстро свёртывать установку, – мы шлём уже поправки на плёнках, а в Цюрихе ещё и главная плёнка не переведена на бумагу.