Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Канал работает отлично – и мой аппетит расширяется. Прошу пересылать мне воспоминания эмигрантов о революции, если будут приходить. (И Никита шлёт мне ценнейшие воспоминания В. Ф. Клементьева[82].) Заказываю книгу воспоминаний Гурко по-немецки – и получаю её, затем и книги Мельгунова, ещё и других. (Желанные книги приходят, зовут! – не вмещаясь в мой стиснутый накалённый объём жизни.) Через Никиту же посылаю в марте 1972 для Зильберберга на фотоплёнке работу Теуша о судьбах еврейского народа. (Зильберберг молчит, не подтверждает долго, Теуш безпокоится, и мы посылаем тем же путём ещё второй скруток плёнки.) Шлём для печатания в «Имке» «“Август Четырнадцатого” читают на родине», «Письмо Патриарху». («Вестник» отражает сильное волнение православных кругов эмиграции вокруг письма.) Шлю, для новой встречи Никиты с Хеебом, заветный набор моих плёнок «Сейф». Шлю подлинный текст «Ракового корпуса». (Ещё и не охватываю, что именно «Имка», Никита с группой французских переводчиков тремя годами раньше самодеятельно издали «Корпус» по-французски со случайного самиздатского текста, в котором мои своеобычные слова были «подправлены» на «более грамотные».) А то предупреждаю: задумывается серия брошюр «Современная русская мысль» (зарождение «Из-под глыб») – тоже будем печатать! (Не раз пишу об этом, но серия никак не собирается, нет времени на организацию её.) И ещё настаиваю на особенностях своих грамматических правил. И даже вот уже до какой мысли дохожу – в иностранных изданиях «Красного Колеса» надо производить сокращения: всех российских подробностей им не объять. (Верная мысль, так и не воплощённая.)

Идёт со Струве и спор. Сборник статей в «Вестнике» № 97 вызывает возмущение у меня, затем и статья «Телегина» в № 103 – оскорбительная к русскому, а редакция никак не комментирует и не отстраняется. Ошибка зрения из Парижа: они не видят, как в Самиздате безответственно и несамоконтрольно пыхнуло против России. Не понимают опасности зреющего раскола. Горячо пытаюсь объяснить это Никите, посылаю ему, не для публикации, лишь для него самого, вариант своей ответной статьи. Но он отвечает благодушно: «Мне многое в этих статьях было не по душе, но я в них видел первую попытку на хорошем уровне что-то осмыслить в происшедшем. Зачарованность Западом у них от молодости и неопытности. Не жалею, что дал им высказаться».

В погоняемых гнётом «левых» письмах успеваем мы, однако, иногда обменяться и не о деле: вот я горько отзываюсь на бунинские «Тёмные аллеи» – и он душевно это приветствует. Вот он сообщает мне об анекдотической статье эмигрантского писателя Н. Ульянова в «Новом русском слове», что никакого Солженицына вообще нет и не было, это выдумка и коллективное сочинение КГБ, не может один автор так основательно разбираться и в точных науках, и в медицине, и в военном деле, и в политике и в истории, – и Струве шлёт в эту газету свой горячий ответ. А вот – я делюсь с ним своим восхищением проповедями некоего «отца Александра» по радио «Свобода», – а это оказывается отец Александр Шмеман. Струве посылает ему копию моего восхищённого письма (а дальше почему-то попадает в ту же газету и безтактно печатается там).

Но наша переписка с Никитой ещё вполне спокойна. Не такой вихрь был в напряжённой переписке с Беттой. Я гоню, гоню, гоню ей на папиросной бумаге, мелким почерком. При всей моей жажде тихо писать Узлы я слишком разогнан в действие предыдущей борьбой. Фильм «Знают истину танки»! – он мне кажется таким страшным ударом по коммунизму, я вижу лагерное восстание на всех мировых экранах! и с начала 1971 прошу наших начать переговоры с кинорежиссёрами, готовить съёмку, ведь это долгое дело. Найти режиссёра, который: не побоялся бы выявить всю политическую силу фильма! и не был бы чужд русской теме и русскому типажу! и не сбивался бы на голливудскую дешёвку… (Да где это всё такое найдёшь? Переговоры и начинаются, но малоуспешны за все три года, – на эту побочную добавочную деятельность, естественно, не хватает у Бетты сил, а Хееб и вовсе не понимает дела, да режиссёры всё не находятся, или, левые, боятся связаться с противокоммунистическим фильмом, боятся левого освистания.) Бетта встречно спрашивает: в Германии хотят делать телепостановку по «Раковому корпусу», разрешать ли? – Да! – Она же предлагает: готовить телепостановку по «Августу». А что ж, хорошо бы. (Не состоялось.)

Потом остываю и прошу Бетту не торопить переговоры о постановке «Танков»: «Оставить 1972 год спокойным. Хочу писать “Октябрь”, начинать “Март”». В 1972: «Давно не испытанная лёгкость и свобода. Работать и 72-й и 73-й, не шевелясь… Заниматься романом, романом и пренебрегать общественными акциями», – писательское брало верх, это здоровая черта. А там ведь пока – у Карлайлов в Америке, думали мы, деятельно переводится «Архипелаг» ещё с 1968; с лета 1971 повторные плёнки «Архипелага» у Хееба, с февраля 1972 начинает и Бетта немецкий перевод. И пусть, пусть переводы тихо подрывают заколдованную гору Дракона! – а я пока попишу вольно.