Бог играет в кости (СИ)

Он шмыгал красным носом, растирал посиневшей ладошкой лысину и грустно улыбался. Лет восемьдесят ему… — вдруг подумал я. — Любит тепло, и чтобы чайник, а вместо этого трясется в ледяном самолете, на огромной высоте. А вокруг — туман, плотные черные тучи… Как он всё это выдерживает?

— Нам пора. — вдруг сказал Рашид и поднялся. В рост он выпрямится не мог, самолет был маленький.

— В каком это смысле — пора? Мы что, прямо здесь выходим? — спросил Воронцов.

— Именно. Прямо здесь. Насколько я понимаю, с парашютом вы прыгали?

— А что, просто приземлиться — никак? Мы что, над джунглями?

— Над горами.

Кидальчик, как ни в чем ни бывало, запихивал остатки провизии в сумку.

ГЛАВА 45

ИЛЬЯ ВОРОНЦОВ, КАЗАХСТАН.

…Долина в огромной чаше, вокруг теснятся горы. Лыжный курорт Чимбулак: слепящее солнце, небо такое, что кажется — это море над головой, глубокое и прозрачное до самого дна, воздух легкий, морозно-хрустальный, им невозможно надышаться…

Сугробы — по пояс. Но не грязные, ноздреватыми мусорными кучами, как в Москве, а такие… сахарные. Ветер сдувает с верхушек тончайшую снежную пыль, она искрится в солнечных лучах, и кажется, что наступил праздник.

И всё гремит: гремит речка, перекатывая серые камни и намораживая причудливые голубые наросты льда; гремит небо над головой — от пустоты, от свободы, от того, что в нем ничего больше нет, кроме горных молчаливых вершин; гремит само пространство — от ветра, от огромности и мощи, ничем не ограниченной, кроме того же неба.

На горном склоне, — так, что с дороги не видно, — деревянный дом под зеленой черепичной крышей. В доме тепло и уютно, он наполнен запахами горящих смолистых поленьев, меда и смородинового чая.

Дом, как часовые, обступили вековые Тянь-Шанские ели. У них плотные, голубоватые иголки и слоистая, розовая, крупными чешуйками, кора. Ели стоят тесно, безмолвно, изредка шевеля мощными лапами и роняя крепкие, темно-коричневые шишки…

Последние дни пролетели, как во сне: бомба, самолет, прыжок в холодную, свистящую тьму… Попав в горы, мы будто оказались в другом мире: чистом, свежем и тихом.

Москва, с её стылыми улицами, грязью и грохотом, быстро становилась воспоминанием, картинкой на экране телевизора, эфемерным и опасным порождением человеческого гения.

…Когда на рассвете приземлились на каменистый, присыпанный жестким, хрустким снегом склон, нас ожидал альплагерь: конусы ярких палаток, чай на примусе… Высота — три тысячи метров. Вниз ехали на потрепанном, скрипящем УАЗике, которым сноровисто управлял счастливый Михалыч. Но до машины пару километров пришлось протопать пешком, вооружившись лыжными палками. В качестве награды была горячая баня и обжигающий японский суп… Повар — Кусуноги-сан, — такой же хитрый старикан, как наш Кидальчик. И непонятно, сколько ему на самом деле лет: шестьдесят, или все сто.

Кидальчик зовет повара Сякэн. Тот улыбается — и лицо становится похоже на печеное яблоко, настолько много на нем морщин… На кухне управляется одним ножичком — не огромным тесаком, как любят в фильмах, а такой… заточкой. Узкое, темное, сточенное на нет лезвие.

…Что мы здесь делаем — пока непонятно. Спим, харчимся, по вечерам — хоккей по спутнику и баня. Днем не выходим: не ровен час, сфотает кто-нибудь случайно, или еще что… Мы же все как бы умерли.

Макс тоже при деле: не вылезает из подвала. Там у него «Вычислительный Центр». Сказал, если только читать — можно. Не засекут.

Ассоль, увидев Лёшку, бросилась к нему на шею… Аж завидно стало. Где-то. Теперь у них вроде бы всё налаживается.

Однажды вечером, после парилки, старик разомлел, и начал рассказывать о приключениях в Сирии. Ну, не то, что бы рассказывать, а так, вспоминать… Как Лёшка там «дощелкался» до того, что всё взорвалось к свиням… Я киваю: знаю, мол, он это может… А Кидальчик и говорит:

— Вы молодец Илюша. Настоящий герой! Удержали нашего мальчика, можно сказать, на самом краю.

Я думал, старик шутит. Мне казалось наоборот: что я совершенно не справился. То есть, в няньки я, конечно, не набивался, но…

— Если б, не приведи Господь, вы не справились, в руинах лежала бы половина Москвы. Электричество, подземка, канализация… Всё на честном слове. Могло бы так «тряхануть», что азохн'вэй…

— И что теперь, всю жизнь с ним нянчиться?

— Зачем? Рашидик его обучит. Мальчик наш молодец, на лету схватывает. С нервами только… Но это лечится.

— Чем, интересно?

— Да как чем? — старик пожал плечами. — Доверием. Любовью. Дружбой. Он же всегда был один, даже в детстве. Другой бы на его месте пустился во все тяжкие… Алёша думал, это — несправедливо: что он — может, а другие — нет. Что это ему такое наказание.

— Он всё время боится. — сказал я. — Что станет хуже, что прилетит, как он это называет, «обратка». Это так и есть? Когда что-то получаешь, что-то отдаешь взамен, правильно?

— Разумеется! Закон сохранения… Но ведь можно и с умом.

— И Рашид учит его, как — с умом?

— В том числе, Илюша. В том числе…