Бог, которого не было. Белая книга

В-третьих, надо продолжать работать человеком, потому что за эту работу платят, а за работу Богом — нет. Это несправедливо.

В-четвертых, хоть ты вроде бы и Бог, но Даша по-прежнему не берет трубку. Так что пользы тебе от тебя никакой. Это обидно.

В-пятых, работая Богом, ты так устаешь, что вынужден пить. Нет, не так. Работая Богом, ты так заебываешься, что вынужден пить каждый день.

В-шестых, работая Богом, ты вынужден постоянно нарушать Божьи заповеди. Хотя, может быть, это так тобой и задумывалось. В конце концов, заповеди — они же для людей, а ты — Бог.

Но главное: люди в тебя не верят. Вернее, не так. Они — и те, кто верит, и те, кто не верит, — все от тебя чего-то хотят. С другой стороны — ты сам виноват. Кто им рассказал, что ты всемогущий?

Вот мне шестилетний Алекс — тот, у которого мама плачет, — снова написал.

Трудно быть Богом.

Богом быть очень просто

Богом быть очень просто. Бога придумали люди. По образу и подобию. Так, как им захотелось. Так, как им это снится. Богу не нужно имя. Богу нужна лишь вера. Богу нужны лишь люди. Те, кто поверит в Бога. Так что правильно сказал кто-то умный: если бы Бога не было, его следовало придумать.

Отвечал я, разумеется, не на все письма к тебе. Для этого надо быть Богом, а я им не был. Ты, правда, насколько я знаю, вообще на них не отвечаешь. Может, ты просто писать не умеешь? В школу-то ты точно не ходил. Откуда там, наверху, школа? Да и кто учить тебя станет? Ты же Бог. Ну, если ты есть, конечно. Меня вот бабушка учила, еще до школы, а у тебя и бабушки-то нет, насколько мне известно. Но я тебе вот что скажу: ты там найди у себя наверху Сару Абрамовну. Невысокого роста, седая. Хоронили ее в синем платье — наверное, так по раю и ходит. Любимое у нее. А еще она правую ногу приволакивает. С войны. У всех должна быть бабушка. Поверь. Только не соглашайся, если она тебя в музыкалку потащит. Не божье это дело — гаммы учить. Да и еще этот Моцарт. Ну да я рассказывал уже. В общем, найди ее.

Короче, я тогда решил: нужно, чтоб Бог был с вами? Бог с вами. С богом, подумал я и начал отвечать на ваши письма. Богом быть очень просто.

Человеком быть значительно сложнее, чем богом

А вот человеком при этом оставаться — непросто. Человеком вообще быть значительно сложнее, чем Богом. Я думаю, что если бы люди были людьми — то им и Бога никакого выдумывать не пришлось бы. Но мы такие, какие есть. Ну, или такие, какими ты нас придумал. Ты — это Бог. Если ты есть, конечно.

А еще люди верят во всякую херню. В тебя, например. И письма тебе пишут. И верят, когда я на них вместо тебя отвечаю.

Вот это больше всего и напрягает. Черт тебя знает, есть ты или нет, но люди верят в тебя. Ну то есть в меня. В меня, который отвечает вместо тебя. И независимо от того, есть ты или нет, — люди верят, что им отвечает Бог. То есть ты. Значит, для них ты есть. И неважно, есть ты на самом деле или нет. Пока я пишу твои письма — ты есть. Вот такая вот диалектика. Получается, что когда меня не станет — ты тоже исчезнешь? Прихожу — не знаю уж как правильно — прилетаю? В общем, появляюсь я там у тебя — а тебя нет. Только Parker с золотым пером лежит на столе или что там у тебя вместо стола.

Я сам свой суд, я сам построил себе тюрьму

Кстати, о людях.

За время работы тобой я написал один миллион пятьдесят две тысячи девятьсот девяносто четыре письма. Ну, я отмечал, записывал, кому я чего сказал, чтобы не перепутать. Если бы ты отвечал на письма, ты бы наверняка так же делал. Ты — это Бог. Но ты не отвечал. А может, тебя просто нет. Не знаю. Но один миллион пятьдесят две тысячи девятьсот девяносто четыре человека поверили мне. Это люди, умолявшие тебя о помощи. Те, которым ты не помог. А я попытался. Я хотя бы им ответил. Поговорил, пока ты молчал. Многих — спас. По крайней мере, они так сами говорили. Мне. Ну, то есть тебе.

Если верить в то, что о тебе пишут, то через три часа и сорок две минуты ты будешь судить меня. Ты — это Бог. Ты, который молчал, — меня, который пытался.

Помнишь, в «Афоне» — ну когда этот самый Афоня приезжает в деревню к матери, а дом крест-накрест заколочен, а мать уже два года как умерла? А ему письма отдают. Его письма. К ней. Только он их не писал. Она сама писала — ну потому что он их не писал. Хорошие письма. Мать их еще всей деревне читала. Помнишь крик Афони? Так что лучше уж молчи. Ну или кричи, как Афоня.

Интересно, а вот все эти миллион пятьдесят две тысячи девятьсот девяносто четыре человека будут на твоем суде свидетельствовать против меня? Типа: он меня подло обманул и помог?

Или все наоборот: встретит меня толпа и станет просить автограф. Все в белом и все просят автограф. Я по карманам шарю, а «паркера» моего нет. И тут бабушка ласково так мне: вот же шлемазл. Бабушка — всегда бабушка, хоть она и умерла.