Богач, бедняк. Нищий, вор

— Значит, это правда.

— Во всяком случае, теперь это уже не так.

— Несомненно, — сказала она. — Почему все-таки?

— Что — почему?

— Такой красивый молодой человек. Девчонки, должно быть, липнут как мухи.

— Они себя сдерживают. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— А как насчет этой малышки, с которой ты всюду ходишь? — Комната номер 923. — Как ее зовут?

— Джули. — Ему неприятно было произносить имя Джули в этом месте.

— Разве она за тобой не бегает?

— Мы собирались обвенчаться.

— Собирались? А теперь?

— Я не знаю, — сказал он.

— Она не ведает, что теряет. Должно быть, это у вас наследственное, — заметила Мэри-Джейн.

— Что — это?

— Вилли говорит, что твоя сестра впадает в раж, когда трахается.

— Вилли следовало бы держать рот на замке.

Рудольфа потрясло то, что Вилли мог рассказывать женщине, любой женщине, да вообще любому человеку, такие вещи о своей жене. Он теперь уже не сможет доверять Вилли или любить его как прежде.

— Мы живем в большом городе, — сказала, рассмеявшись, Мэри-Джейн, — тут все горит ярким пламенем. Вилли — мой старинный приятель. У меня был с ним роман еще до того, как он встретил твою сестру. И когда ему кисло или хочется сменить обстановку, он по-прежнему приходит ко мне.

— А сестра моя знает об этом? — Рудольф постарался не дать воли внезапно закипевшему гневу. Ах, этот шалопай, ветрогон Вилли.

— Не думаю, — отмахнулась Мэри-Джейн. — Вилли отлично умеет напускать туман. И никто не подписывает долговых обязательств. Ты когда-нибудь трахал Гретхен?

— Ради всего святого, она же моя сестра! — Голос его прозвучал пронзительно даже для собственного уха.

— Подумаешь, сестра! — сказала Мэри-Джейн. — Если верить Вилли, она штучка стоящая.

— Вы смеетесь надо мной. — Именно смеется, сказал он себе: взрослая опытная женщина забавляется, поддразнивая простачка из сельской глуши.

— Да нет, черт возьми. Мой брат трахнул меня, когда мне было пятнадцать. В стоявшем на приколе каноэ. Будь ангелом, лапочка, налей мне выпить. Виски стоит на столе в кухне. Долей простой воды. Льда нет.

Он вылез из постели. Ему хотелось надеть что-то на себя: халат, брюки, завернуться в полотенце — во что угодно, лишь бы не ходить голышом под взглядом этих всезнающих, оценивающих, насмешливых глаз. Но он понимал, что она высмеет его, если он чем-нибудь прикроется. «Черт бы меня побрал, — в отчаянии думал он, — как я мог в такое влипнуть?»

Внезапно ему стало холодно, и он почувствовал, что весь покрылся гусиной кожей. Сдерживая дрожь, он подошел к двери и вышел в гостиную. Золотой тенью, отражавшейся в зеркалах, он бесшумно прошел по толстым коврам на кухню. Нашел выключатель и включил свет. Мягко жужжавший большой белый холодильник, плита, миксер, соковыжималка, на белой стене медные сковородки, посудомоечная машина, на столе с крышкой из красной керамики бутылка виски — домашний очаг, освещенный ярким неоновым светом, воплощение американской мечты. Он взял два стакана из буфета (костяной фарфор, расписанные цветами чашки, кофейники, большие деревянные мельницы для перца — приспособления домашней хозяйки для лежавшей в другой комнате женщины, которая вовсе не была домашней хозяйкой). Он открутил кран, дожидаясь, когда пойдет по-настоящему холодная вода, и сначала прополоскал рот, сплюнул в стальную мойку, затем выпил два больших стакана воды. В другой стакан он плеснул виски и до половины наполнил его водой. Послышался какой-то звук — легкое царапанье и стук бегущих лапок. Толстые, покрытые панцирем тараканы появились за мойкой и исчезли в трещине стены. «Грязнуля», — подумал он.

Оставив свет в кухне, он понес питье хозяйке дома, лежавшей на своей хорошо служившей ей кровати. Он приблизился к ней, замерев в иронической позе — мы стремимся услужить.

— Вот лапочка! — произнесла Мэри-Джейн, беря пальцами с длинными заостренными малиновыми ногтями стакан. Она приподнялась на подушках — рыжие волосы разметались по голубым, с кружевами, наволочкам — и принялась жадно пить. — А ты не хочешь?

— Я уже достаточно выпил. — Он нагнулся, взял свои трусы и стал их надевать.

— Что это ты?

— Я поехал домой. — Он надел рубашку, радуясь тому, что наконец прикрыт. — Мне надо в девять быть на работе.

— Прошу тебя, — произнесла она тоненьким детским голоском. — Прошу тебя. Не делай этого.

— Мне очень жаль, — сказал он, хотя ему вовсе не было ее жаль. Так хотелось очутиться на улице, в одежде и одному.

— Но я не выношу оставаться ночью в полном одиночестве. — Это была уже мольба.

— Вызовите Вилли, — сказал он, сел, натянул носки, затем всунул ноги в туфли.

— Но я не могу спать, не могу, — сказала она.

Он не спеша завязал шнурки.

— Все меня бросают, все эти сволочи мужики. Я для тебя все сделаю. Останься до шести, пока не рассветет, ну хоть до пяти, сладкий мой. Я тебя пососу… — И она заплакала.