Богини Пушкина. От «златой весны» до «поздней осени»

На альбомных страницах появился и другой отнюдь не дружеский рисунок-шарж, намекавший на злополучное сватовство поэта. Авторство принадлежит, вероятно, обеим сестрицам: Пушкин будто на коленях (его фигура лишь слегка прорисована) целует руку повернувшейся спиной к нему Аннет Олениной. В левом углу рисунка бегут строчки, имитирующие прямую речь «героини»:

«Прочь, прочь отойди! —
Какой беспокойный! —
Прочь, прочь отвяжись!
Руки недостойный!»

Но время Аннет Олениной безвозвратно миновало – с «ангелом Рафаэля» произошла непостижимая метаморфоза:

Рисунок сестёр Ушаковых (?), изображающий Анну Оленину в виде «рыбачки» женихов. Из альбома Елизаветы Ушаковой. 1829 г.

небесное создание вдруг превратилось в капризное и жеманное существо. А на «царственный трон», воздвигнутый в сердце поэта, входила уже другая юная красавица.

Анна Оленина. Рисунок-шарж сестёр Ушаковых (?).

Из альбома Елизаветы Ушаковой. 1829 г.

Маленькая Оленина постоянно напоминала о себе, хотя память та была недоброй. Вот в «Евгении Онегине» Пушкин «приводит» семейство Олениных к княгине Татьяне, в светскую гостиную героини:

Тут <Лиза> дочь его была
Уж так жеманна, так мала
Так неопрятна, так писклива
Что поневоле каждый гость
Предполагал в ней ум и злость;
В углу важна и молчалива

Слава Богу, хоть в уме-то не отказал Александр Сергеевич той, что некогда называл «моей Олениной»!

Первоначально в рукописи восьмой главы было начертано: «Annette Olenine тут была». Затем Пушкин решительно меняет имя и, обыграв фамилию, называет гостью «Лизой Лосиной». Ну а имя Лиза не прямой ли намёк и на Елизавету Марковну, несостоявшуюся тёщу, что так резко отвергла предложение жениха-поэта?

Пушкинская месть изощрённа, убийственна:

Тут был отец её пролаз
Нулёк на ножках

Дело в том, что у Алексея Николаевича Оленина имелась особая монограмма: буква «О» с вписанной в неё «А», словно «одолжившей» ей ножки. Отсюда и обидное сравнение с нулём, да ещё на ножках!

Тут был её отец
О двух ногах нулёк горбатый

Под этими строчками Пушкин изобразил даже монограмму Оленина! И в другой вариации поэт весьма злобно поминает всё семейство:

Так бестолкова, так писклива
Что вся была в отца и мать

И ещё раз, словно уточняя:

Что вся казалося в отца

По счастью, ни самой Анне, ни её почтенному родителю не довелось прочесть тех желчных строк, оставшихся в черновиках. То ли благоразумие поэта восторжествовало, то ли былая обида бесследно канула в Лету? Либо новая любовь, любовь к Натали всевластно подчинила себе его мысли и чувства.

Известно, по крайней мере, о двух встречах с былой музой. Среди записей графини Долли Фикельмон есть весьма любопытная: «Вчера, 12-го, мы доставили себе удовольствие поехать в домино и масках по разным домам. Нас было восемь… Мы очень позабавились, хотя маменька (Елизавета Михайловна Хитрово. – Л.Ч.) и Пушкин были тотчас узнаны, и вернулись ужинать к нам».

Всё объясняет письмо самой графини, отправленное поэту накануне, январским днем 1830-го: «Решено, что мы отправимся в нашу маскированную поездку завтра вечером. Мы соберёмся в 9 часов у матушки. Приезжайте туда в чёрном домино и с чёрной маской. Нам не потребуется Ваш экипаж, но нужен будет Ваш слуга – потому что наших могут узнать. Мы рассчитываем на Ваше остроумие, дорогой Пушкин, чтобы всё это оживить».

Анна Алексеевна Оленина. Художник В. Гау. 1839 г.

Верно, надежды графини оправдались, ведь, по её словам, участники святочного маскарада изрядно «позабавились». В тот беззаботный вечер поэт, скрывавшийся под чёрной венецианской маской, был, разумеется, узнан Анной Олениной, в доме которой побывала вся весёлая компания.

И только одной Анне было невесело, второго февраля она оставила в дневнике грустные строчки: «Пустота, скука заменили все другие чувства души. Любить? Я почти уверена, что более на это неспособна, – но это всё равно!»

Следующая и, вероятно, последняя встреча с Анной случится тремя годами позже. В её альбоме под посланием «Я вас любил» Александр Сергеевич начертал по-латыни: «Plusqueparfait – давно прошедшее». И поставил год: 1833-й.

«Завещая мне этот альбом, Анна Алексеевна выразила желание, чтобы этот автограф с позднейшей припиской не был предан гласности, – свидетельствовала внучка Ольга Николаевна Оом. – В тайнике своей души сохраняла она причину этого пожелания: было ли это простое сожаление или затронутое женское самолюбие, мне неизвестно…»