Богини Пушкина. От «златой весны» до «поздней осени»

Князь Пётр Вяземский – жене (30 мая 1830 г.):

«Скажи Пушкину, что он плут. Тебе говорит о своей досаде, жалуется на Эрминию, а сам к ней пишет. Я на днях видел у нее письмо от него, не прочел, но прочел на лице её, что она довольна. Неужели в самом деле пишет она ему про Лубовь…»

Верно, все также дружески подтрунивали над чувствами чистосердечной Елизаветы Михайловны оба приятеля – Пушкин и Вяземский – уже в Остафьеве, куда в начале июня приехал погостить к одному поэту другой. Не могли друзья не вспоминать о страстной Эрминии, подсмеиваясь над ее необычайной влюбчивостью. Тогда же, верно, князь показал приятелю и то письмо Хитрово, что прежде он отослал жене и где были такие строки: «Благодарствую за то, что Вы сообщили мне о дне рождения Пушкина. Я ничуть не удивлена тем, что день его рождения приходится в Духов день. Более того, я нахожу, что иначе и быть не может». И Пушкин на этом же листке, на послании своей обожательницы запечатлел… лик Натали! Что тому причиной? Быть может, просто не оказалось под рукой листа чистой бумаги? Набросал ли профиль Натали поэт случайно, задумавшись, нарисовал ли портрет невесты по просьбе приятеля Петра Андреевича или княгини Веры Фёдоровны? Уже не узнать…

Не пройдет и двух месяцев, как в Петербурге Елизавета Хитрово будет настойчиво просить поэта нарисовать для нее профиль невесты. Ей так не терпится увидеть облик той, которую она не вправе считать даже соперницей, скорее – счастливицей: ведь именно Натали выпал жребий стать женой боготворимого ею Пушкина.

Натали Гончарова. Рисунок А.С. Пушкина на листе письма Елизаветы Хитрово к Петру Вяземскому. Май 1830 г.

И Пушкин по памяти рисует в альбоме своей «Египтянки» точно такой же профиль Натали, что и оставленный им недавно в Остафьеве.

Всего лишь версия, но остается неопровержимым фактом – два портрета Натали Гончаровой – известный и утраченный, набросанные рукой поэта, связаны с именем Елизаветы Хитрово.

Она оставляет за собой лишь одно право – любить Пушкина и заботиться о нём с материнской нежностью. «…Вы заставили меня трепетать за ваше здоровье, – пеняет Елизавета Михайловна поэту. – … Вам слишком хорошо известна моя беспокойная судорожная нежность».

«Лечитесь, будьте благоразумны, – вновь просит она Пушкина, – ну, можно ли швыряться такой прекрасной жизнью?» А в письме князю Петру Вяземскому, адресованному в сентябре 1830-го, страшного холерного года, есть и такие строки: «Как отпускаете вы Пушкина – среди всех этих болезней? А невеста его – сумасшедшая, что отпускает его ехать одного. Раз уж надо, чтобы он женился, я бы хотела, чтобы это уже свершилось и чтобы жена, мать и сестра – все это думало лишь о том, чтобы за ним ухаживать».

По счастью, Натали не дано было знать ни об этом письме Елизаветы Хитрово, ни о более позднем, адресованном князю Вяземскому: «Я была очень счастлива свидеться с нашим общим другом… Жена очень хороша и кажется безобидной».

Дочь Светлейшего князя Смоленского

В Петербурге салон Елизаветы Михайловны почитался одним из лучших в столице. «В летописях Петербургского общежития имя её осталось так же незаменимо, как было оно привлекательно в течение многих лет, – свидетельствовал князь Вяземский. – Утра её (впрочем, продолжавшиеся от часа до четырёх пополудни) и вечера дочери её, графини Фикельмон, неизгладимо врезаны в памяти тех, которые имели счастье в них участвовать. Вся животрепещущая жизнь Европейская и Русская, политическая, литературная и общественная, имела верные отголоски в этих двух родственных салонах».

Но в свете о Елизавете Хитрово ходило множество самых невероятных сплетен и анекдотов. И все – о необыкновенной её влюбчивости либо о слишком откровенном, более чем смелом декольте. Отсюда и прозвище: «Лиза Голенькая». Ещё осенью 1823-го, когда жившая за границей и уже вторично овдовевшая Елизавета Хитрово наведалась в Москву, Пётр Вяземский не преминул сообщить о том Александру Тургеневу: «Третьего дня мать (Елизавета Хитрово) говорила о себе… и так спустила шаль – не с плеч, а со спины, что видно было, как стало бы её ещё на три или на четыре вдовства».

Эта особенность мадам Хитрово весьма занимала её современников, о чём те не без иронии отмечали в письмах и дневниках:

«У Елизаветы Михайловны были знаменитые своей красотой плечи; она по моде того времени часто их показывала – и даже сильно их показывала»;

«Она (Елизавета Хитрово) не переставала оголять свои плечи и любоваться их белизною и полнотою»;

«Это истина совсем голая, как плечи нашей приятельницы».

А Василий Перовский, внебрачный сын графа Алексея Разумовского, как-то обронил относительно Елизаветы Михайловны, что «пора бы давно набросить покрывало на прошедшее».

В ход была пущена злая эпиграмма, будто бы сочинённая острословом Сергеем Соболевским: