Боярин, скиф и проклятая (СИ)

Ночь опускалась на лес, потрескивали дрова в костре, который развели путники, чтобы сделать ночной привал после страшных и утомительных приключений и сражений.

Лютобора замучило раскаяние за смерть всех тех бедняг, которых он поубивал, Яра и вовсе схватилась за лук со стрелами, да пошла охотиться, дав своим спутникам спокойно смыть с себя кровь. Куница же оказался раздираемым между желанием пойти с ней, и желанием срочно поговорить с Лютобором. Боярин же смывал с себя кровь и грязь, под ледяной водой стоя.

— Чего не весел, Лютобор? — хмыкнул Куница, стянув с себя куртку и подставив руки под холодные струи. — Мы же смерти избежали, ты радоваться должен.

— Чему радоваться? — огрызнулся дрожащим голосом Лютобор. — Тому, что в ярости звериной людей поубивал? Или тому, что сестра моя — ведьма с могилы встающая?

— Тому, что дар в тебе великий, — плеснув себе в лицо водой, скиф повернулся. — Редчайший дар — в бою зверем оборачиваться.

— От бога тот дар? От нечистого! — продолжал стенать боярин. — Грех теперь на мне, не отмыть, не искупить.

— На тебе с таким-то даром теперь много грехов будет, — усмехнулся Куница. — Зверь, который в тебе поселился, придет, и согласия не спросит.

— Не придет. Он без зелья того поганого не приходит, а я его в жизни в рот не возьму, — Лютобор схватил с камня одну из тряпок, у лесных людей забранных, и стал вытираться.

— Боярин, говорят, в ком берендеев дух силен, — скиф почти смыл с себя кровь и грязь, и в последний раз плеснул в лицо холодной водой, — к тому зверь и без всякого зелья приходит. А в ком особенно силен — тот может силой духа своего приручить зверя, обуздать его.

— Нет. Бог милостив, — надев на себя рубаху и меховую душегрейку, Лютобор сел на камень, схватившись за голову. — Милостив. Не позволит мне больше чужую кровь понапрасну лить.

— Слаб ваш бог распятый, Арес силен, — Куница присел рядом с ним, ощущая, как холод со всех сторон щиплет. — Арес привечает кровь, пролитую в бою.

— Это какую же кровь? — огрызнулся боярин. — Ту, что тебе свой же пустил, со спины ударив?

На том разговор и затих. Куница, скривившись, стал вытираться, более не желая трогать боярина, своим горем поглощенного. Одевшись, и волосы с лица откинув, скиф глянул на Лютобора и проговорил:

— А на Яру зря наговариваешь. Не чудище она. Она меня спасти там, в яме, пыталась, на берендея кинулась. И под копыта она прыгнула, чтоб мы с тобой ушли подальше, Татьяну твою и сына освободили, — Куница поднялся. — Пойду, помогу ей.

— Никуда ты, Куница, не пойдешь, — прорычал Лютобор, схватив его за предплечье и усадив обратно. — Хоть и от лукавого ее дар, но сестра она мне, кровинка моя. Ты на нее даже не смотри, зверь. Не для тебя она.

Куница застыл, глянув на лицо боярина. Тот, побитый, уставший и злой, смотрел ему в глаза твердо и хмуро, не по-доброму. Вокруг них лес постепенно просыпался, волк Ареса слышал зверье, крадущееся в вечернем сумраке, ощущал дыхание старых и давно забытых лесных богов. И еще — ощущал гнев, исходящий от Лютобора. Хоть дар сестры его пугал, за саму сестру он был готов порвать на куски.

— Много ты знаешь, боярин, — проговорил Куница, глядя в ту сторону, в которую ушла Ярогнева, и зажав в зубах травинку. — Хорошо ей со мной будет. Свободна она будет, вольна быть, какая есть.

— С душегубом да зверем, среди тебе подобных?! — рыкнул боярин. — Ишь, чего захотел! Клятву свою исполнишь, и не увидишь ее больше, так что и думать о Ярогневе забудь!

Скиф только усмехнулся, отвернувшись. Думать о Ярогневе было приятно, так что забывать об этом Куница не хотел. Он поднялся, глядя в глаза Лютобору, и проговорил спокойно, но с нажимом:

— Если Яра прогонит — уйду. Сама решает пускай.

— Сама решает? Шестнадцатое лето ей едва исполнилась, она и решать-то не умеет, один ветер в голове, — гаркнул Лютобор, поднявшись, невзирая на боль в ноге. — Не смей на нее облизываться, зверь. Не для тебя растил, и как узнаю, что ты хоть пальцем ее не так тронул — руки оторву.

Ярогнева икнула в очередной раз и, задержав дыхание, коснулась тяжелой сережки, оттягивающей мочку уха и неудобно путающейся в волосах. Она села на ствол поваленного дерева, заматывая тканью голую грудь, и осмотрелась по сторонам. Совсем рядом подземный ручей бил из-под камня, да стекал в озеро, от которого поднимался пар.

Теплое, даже местами горячее озеро, вода в нем была наощупь — как молоко парное. Вдоволь по лесу за зайцами набегавшись и двух подстрелив, Яра не удержалась и наконец-то впервые за несколько дней почувствовала себя чистой, смыв с тела и волос кровь да грязь. Влажная коса вновь была белой, как снег на вершинах гор, лицо сияло чистотой и свежестью.

Натянув на себя рубаху и меховую душегрейку, девица подпоясала все это черным поясом, затянув его потуже, и поднялась с бревна.

Надо было возвращаться обратно в лагерь, но ей безумно не хотелось этого. В основном из-за Куницы и того, что они в яме друг другу наговорили. Яра запуталась пальцами в волосах и застонала, зажмурившись.