Боярин, скиф и проклятая (СИ)

— Любить? — смерть засмеялась. — Столько раз ты восставала из мертвых, столько раз видела удивительные вещи, а впечатляет… любовь?

— Мне же шестнадцать, забыла? — хмыкнула Яра. — Пора нам с тобой прощаться, наверное. Я вернусь, а то солнце встает.

Мара кивнула, и все вокруг переменилось. Спокойствие сменилось тяжестью, легкость — слабостью, во рту поселился отвратительный привкус. Голова раскалывалась, боль буквально ввинчивалась в оба виска, в груди поселилась такая тяжесть, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Но, тем не менее, Ярогнева судорожно и хрипло вдохнула, втягивая в себя воздух, ставший тяжелым и горячим. В шатре было жарко и душно, она попыталась подняться, но кто-то рядом уложил обратно.

— Не надо, не вставай, — голос Куницы был каким-то резким, неприятным. Или казался. — Ты еще слишком слаба.

— Не умру, — прохрипела Яра, схватившись за его руку, как за спасительную соломинку. — Все хорошо.

Взгляд, что никак не мог сосредоточиться на чем-то определенном, уперся в размытое пятно, лишь слегка похожее на лицо. Ярогнева пыталась рассмотреть лицо Куницы, пыталась подняться, но всякий раз он не давал этого сделать. Он нежно и осторожно укладывал ее обратно на шкуры, которые в мягкости своей стали просто невыносимыми, всякий раз говорил что-то приятное и теплое.

Его голос вскоре стал приятным, таким, как раньше. Он будоражил до мурашек. И мысль о том, что Куница мог все вспомнить, будоражила. Девушка глянула на обеспокоенного Куницу. Он держал ее за руку, нежно гладил по внутренней стороне ладони, но было очень непохоже на то, что он все вспомнил. Даже наоборот: казалось, что Куница и вовсе позабыл о ней вновь. Или это была просто глупая придирка? Порождение отравления чем-то неизвестным?

Лютобора и Татьяны не было рядом, был только он, и от этого стало тепло до невыносимого, но вместе с тем — холодно. Ее то морозило, то бросало в жар. Было то страшно, то безразлично. Яра путалась в собственных мыслях.

Ярогнева с надеждой заглянула в глаза Куницы и прошептала:

— Ты помнишь меня?

— Ну, как же я мог забыть? — он сел на край лежанки, и поцеловал пальцы девушки. — Я все вспомнил, и теперь никогда не забуду. Никогда.

Поцелуи плавно перешли на ладонь, запястье, а затем Куница склонился над ней, потянувшись к губам. Яра отвернулась, проворчав:

— Нет, не надо. Я… не обаятельна.

— Хочешь пить? — Куница нежно поцеловал ее в шею.

— Нет, — девушка поежилась от прилива до того холодного, что показалось, будто наступила зима, и крещенские морозы проникли прямо под кожу. — Холодно. Очень холодно.

— Сейчас я тебя согрею, — мужчина лег рядом с ней, и, завернув в одеяло, крепко обнял, прижимая к груди.

Его руки были действительно горячими. И то ли от близости Куницы, то ли от его рук на ее талии, но Яре стало очень жарко. Упустив тот момент, когда скиф потушил светильник, что рассеивал вокруг золотой свет и заставлял тени плясать на стенах, девушка почувствовала, что засыпает. Жара разморила, спокойствие разморило, руки Куницы, крепко прижимающие ее к горячему мужскому телу. Его дыхание успокаивало, заставляло чувствовать себя в безопасности. Она закрыла глаза, отдаваясь этому прекрасному чувству, и постепенно уснула. Просто провалилась в приятную черноту без сновидений.

Впервые за долгое время.

Куница никак не мог уснуть: каждый раз, когда веки начинали тяжелеть, ему казалось, что Яра перестала дышать. Но всякий раз, когда он проверял, девушка оказывалась живой, просто мирно спящей у него под боком. Оказалось, что беззащитной и слабой, без лука, стрел или ножа, Ярогнева была просто удивительно красивой и усталой девушкой. Несколько раз Куница просыпался просто, потому что хотел посмотреть на вновь обретенное сокровище.

Впервые за долгое время он понял, что Ярогнева была не просто белой и пугающей в своей бледности, но еще и маленькой. Крошечной. Маленькие ручки цепко ухватились одна за одеяло, а другая — за его палец. Тонкие пальцы казались хрупкими и неспособными держать что-то кроме ложки. И даже ноги, которые в один момент крепко обвили его ногу, что и не высвободить, казались тоненькими и хилыми.

Под утро он и сам уснул, наконец-то провалившись в сон, а затем, в ту же секунду, проснулся от крика Лютобора и Татьяны одновременно:

— Где Яра?!

Волк взвился на лежанке, и обнаружил, что его накрыли одеялом, подложили под голову подушку, которая валялась в другом конце шатра, да так и оставили спать. Еще Куница обнаружил, что на него смотрят боярин с боярыней, хмуро и так злобно, словно готовы разодрать на куски. И, в отличие от Татьяны, Лютобор мог это сделать. Куница подскочил и заозирался по сторонам, пытаясь понять, куда могла деться Яра. И все указывало на то, что в шатре ее точно нет: сапоги пропали, пропала и его куртка. Значит, девица как-то выскочила, когда он уснул, подумал Куница, и рванул к выходу из шатра.

— Где Яра, я тебя спрашиваю! — заорал боярин, выскакивая вслед за ним.