— Наполеон хвастался, что он может заставить людей жертвовать жизнью за орденскую ленту.
— Представьте себе, что весь мир объявит забастовку и откажется работать, пока богатства не будут перераспределены справедливым образом.
— Представьте себе, что вы охотитесь на лосей в сырых лесах на склонах каньона вблизи от развалин Рокфеллер-центра.
— То, что ты сказал про свою работу, это серьёзно? — спросил механик.
Да, серьёзно.
— Вот поэтому мы и едем туда, куда мы едем.
Мы на охоте, на охоте за жиром.
Мы едем в хранилище больничных отходов.
Мы едем в хранилище больничных отходов при станции сжигания. Там, среди использованных бинтов и перевязочных материалов, застарелых опухолей, использованных трубок для капельниц и игл, и прочих жутких, по-настоящему жутких, вещей, посреди образцов крови и ампутированных конечностей, мы найдём больше денег, чем может найти за ночь водитель мусорной машины.
Мы найдём столько денег, что, если ими нагрузить этот «корниш», он будет задевать днищем землю.
— Жир, — говорит механик, — жир, удалённый при липосукции, с ляжек богатой Америки. Самый лучший, самый густой жир в мире.
Мы привезём большие красные мешки с жиром на Бумажную улицу, смешаем со щёлочью и экстрактом розмарина и продадим тем самым людям, которые заплатили за то, чтобы этот жир у них отсосали. Наше мыло стоит двадцать долларов за брусок: такую цену могут позволить себе только богатые.
— Самый густой, самый нежный жир в мире, тук земли, — говорит механик. — Так что сегодня ночью мы играем в Робин Гуда.
Маленькие восковые огоньки ползут по напольному коврику.
— Кроме того, — говорит он, — нам также поручили поискать материалы, заражённые вирусом гепатита.
20
Теперь он плачет уже по-настоящему; слеза прочертила след на стволе пистолета, стекая к скобе спускового крючка, и теперь жжёт мой указательный палец. Раймонд Хессель закрывает глаза, а я прижимаю ствол посильнее к его виску, чтобы он постоянно помнил, что я — рядом, что я могу отнять у него жизнь в любой миг.
Пистолет стоит недёшево, и я спрашиваю себя, не испортит ли его соль?
Всё прошло так гладко, что я сам удивился. Я сделал всё, что просил механик. Вот для чего нам потребовался пистолет. Это было моё домашнее задание.
Тайлер приказал, чтобы каждый из нас принёс двенадцать водительских прав в доказательство того, что мы осуществили двенадцать человеческих жертвоприношений.
Я ждал в машине за углом, когда Раймонд Хессель около полуночи закончит свою смену в ночном магазине и направится на остановку. И пока он стоял и ждал дежурного автобуса, я подошёл к нему и сказал: «Привет!»
Раймонд Хессель мне ничего не ответил. Ах, Раймонд Хессель, Раймонд Хессель! Вероятно, он думал, что мне нужна его получка, его жалкие ежедневные четырнадцать долларов. Эх, Раймонд Хессель, за все твои двадцать три года жизни ты так ничему и не научился! Когда я прижал пистолет к твоему виску, и твои слёзы покатились по стволу, ты думал, что всё дело в деньгах. Далеко не всё сводится к деньгам, Раймонд Хессель.
Ты даже не поздоровался со мной, а я с тобой поздоровался.
Деньги в твоём кошельке не имеют значения.
Я сказал: «Отличная ночь, холодная, но дождя нет!»
А ты со мной даже не поздоровался.
Я сказал: «Не вздумай бежать, не то выстрелю тебе в спину». В руке у меня был пистолст, а на руке — резиновая перчатка, на тот случай, если мой пистолет когда-нибудь станет вещественным доказательством, на нём нельзя будет обнаружить ничего, кроме высохших слёз Раймонда Хесселя, белого мужчины двадцати трёх лет без особых примет.
Тогда ты и обратил на меня внимание. Твои глаза стали такими большими, что даже при тусклом свете фонарей было видно, что они у тебя зелёные, как антифриз.
Ты начинаешь слегка раскачиваться вперёд и назад каждый раз, как только ствол пистолета касается твоей кожи, как будто он очень холодный или, напротив, очень горячий. Пока я не приказал тебе не шевелиться, но и тогда ты всё время пытался отстраниться от пистолета.
Ты отдал мне бумажник, как я и просил.
Тебя звали Раймонд К. Хессель, так было написано в твоих водительских правах… Ты жил по адресу 1320 ЮВ Беннинг, квартира А. Такие номера дают квартирам, расположенным в подвале. Буквы вместо цифр.
Раймонд К. К. К. К. К. Хессель, я с тобой разговариваю.
Ты задрал голову вверх и назад, пытаясь отстраниться от пистолета, и сказал: «Да».
Я нашёл несколько фотографий в твоём бумажнике. Среди них — фотографию твоих родителей.
Тебе было несладко, я заставил тебя одновременно смотреть на фотографию, на которой улыбались твои папа и мама, и на пистолет, а потом ты закрыл глаза и заплакал.
Великолепное, восхитительное чудо смерти ожидало тебя. Ещё мгновение назад ты ходил и говорил, и вот — ты уже неодушевлённый предмет, и твоим родителям придётся обращаться к твоему стоматологу, чтобы идентифицировать личность, потому что от твоего лица мало что останется. А ведь мама и папа всегда так надеялись на тебя, а жизнь у них была трудная, и вот до чего они дожили.
Четырнадцать долларов.
Это твоя мама? — спрашиваю я.
Да. Ты плачешь, ты всхлипываешь. Ты глотаешь слёзы.