Больная

Может, и пинали. Всё равно не осмотреться. Шею заклинило, как и остальное. Стало бы страшно, приди на помощь подружка-апатия. Но с ней звёзды, и только. После обморока на обочине Вера как повзрослела. Постарела. Очнувшись в стенах больницы, в одночасье преисполнилась детской мудростью и смешной печалью настолько, чтобы захотеть умереть по-настоящему. Чтобы гибель нашлась избавлением, пресекая на корню несокрушимые, воспитанные книгами истины о добре и зле.

Дверь пришла в движение. Незнакомка внесла в одиночную палату очередную бутыль. Вера, чтобы не сорвало «крышу», вознамерилась придерживаться тактики послушания. В конце-концов, не в канаве, доедаемая волками — в чистоте, под одеялом. Сердце смягчилось от утешительного вывода — понадобилась кому-то. Оказалась нужна. Но обида за провал побега клокотала желчью в пересохшем горле, хрипом крошилась:

— Дрянь.

Молоденькая студенточка в новенькой униформе, не различила, оскорбление это или жалоба на лекарство. Обидеться на всякий случай не получилось. Верочка, у «своих» с недавних пор прозванная Язвой, прославилась завидным любопытством вкупе с буйным нравом. Последние дни в ординаторской регулярно кто-то да интересовался за чаем, не выкинула ли чего новенькая из терапевтического? А сейчас эта девочка, прикованная к койке немощностью, не вызывала ничего, кроме сострадания. Приставленная к ней медсестра, помня наказ, сосредоточилась на работе.

— Отравители. Уголовники, — с трудом выговаривала Вера.

Такую пощёчину девушка не стерпела. Влюблённую в медицинское дело больше прочего злило невежество. Поспешила защитить свою клятву:

— Это противоядие. Я лечу тебя.

Раскалывающуюся на части голову посетила догадка:

«Противоядие? Значит… был яд. Противоядием лечили. Каждый день таблеткой выдавали или, чёрт его знает, уколом ставили, чтоб далеко не ушла. Вот чего мне теперь так… так…»

Белки порозовели от вздувшихся капилляров. Пока Вера силилась на членораздельную речь, медсестра перелистывала историю болезни.

— Как живот?

Злое пыхтение позабавило лучше всякого ответа. Но тут же камнем на сердце студентки легло неотложное обязательство. Отсрочивать некуда.

— Вер, пришли твои анализы крови. В общем, подозрения подтвердились. Завтра тебя прооперируют.

Реакция на это заявление отменяла необходимость операционного вмешательства. Потому что с мёртвыми подобное проворачивает один лишь патологоанатом. Новость почти убила — вышибла воздух из груди. Как громом поражённая, Вера таращилась на медсестру. Немигающий взгляд потухших от боли глаз потемнел, мурашками забрался под медицинский халат. Жути добавила скрипучесть сорванного голоса:

— Я первая… вас как свиней перережу.

— А… — скрывая страх, хмыкнула, — Тебя же Филин искал. Понятно, почему.

— Да, — наверх пополз правый уголок рта. — Да. Зови.

Девушка не поняла своего недавнего порыва утешить несчастного ребёнка. Как с диким зверьком. Гладить нельзя — руку по локоть откусит. Более не желая оставаться в логове маленького чудовища, студенточка вышла вон. Следующий визитёр не заставил себя ждать, однако задержался на пороге. По долгу службы непрошибаемый, проорал кому-то в коридор:

— А я сказал — надо! — Пропал из поля зрения. — Не понял? Ты вот витаминки раскладываешь — раскладывай дальше. Со своим мнением не подходи ко мне, усёк?

Захлопнул дверь с этой стороны. Прижался спиной к косяку. Грузная тишина наступает, если верить кино, после мощного взрыва. Как она возможна в бетонной коробке, в персональном склепе, где появился новый человек? Который дышит, у которого стучит сердце. А сейчас с хлопком всё как замерло. Умерло.

— Ве-е-ра.

Там, где стоял, что-то щёлкнуло. Оцепеневшие конопатые пальцы повиновались импульсу — сжали простынь. Филипп Филиппович устало провёл ладонью по лицу, пригладил волосы. Только что растрёпанный и разгорячённый, с каждым шагом, верно, приходил в себя. Возвращался в привычное амплуа. Строгая стерильная больница рано или поздно духовно порабощает работников. Любому медику простительно в миру обращаться к равнодушию, даже к лютой циничности. Любому, но не детскому врачу. Тем пуще доктору душевных болезней. Это тяжкий крест, и Филин от него страшно устал. По крайней мере, сегодня.

Придерживаясь за подоконник, он плюхнулся на облезлый табурет. Широко расставил ноги. Исподлобья с минуту разглядывал ребёнка на постели. Как она смешно пучит глазки. Не монстр же он, в самом деле. А ей так хотелось натянуть одеяло по самую макушку и ждать рассвета. Ждать петуха, что погонит нечисть. Нехлебосольная хозяйка, эта Вера. Сама позвала, теперь клянёт себя одним лишь словом:

«Дубинноголовая!»

— Вер? А, Вер? — играл доктор. — Слышь меня?

Где-то сухо пророкотало. По уколу в носоглотке Вера распознала источник звука — своё горло. Филин всплеснул руками:

— Эта дура!.. Велел же.