Больная

Приближался стремительно, несмотря на хромоту. Больная вжалась в матрац. Непредсказуемая его нетерпимость, экспрессивность жестов не то, что ставили в тупик — поднимали в её душе бучу. Турбулентное месиво, рвущее в клочья зачатки мыслей. А снаружи-то — белая восковая кукла, раскрашенная дотошным художником в коричневую крапинку.

Голова Веры по-прежнему не могла поворачиваться налево. Тумбочка у кровати оставалась в слепой зоне. До сих пор о её существовании можно было только догадываться. Как и о гранёном стакане, до краёв наполненном живительной свежей водой. Филин имел неосторожность потерять пару драгоценных капель, окрасивших наволочку сероватыми кляксами.

Врач полил воду. Ручейки защекотали щёки и шею. Мучительно приятно, как если бы водили пуховыми пёрышками. Вера жизнь отдала бы за глоток, а сама сейчас отчаянно мотала головой, плотно сжимала губы. Эффективна шоковая терапия — даже шея заработала. Жажда безжалостна, так что Филин подсобил унижением своего жеста — как бы предлагал побороться. Выдержки хватило на секунду… вторую…

Пытка водой закончилась скоро — на половине стакана. Доктор избавил от мук выбора. Точно игрушке-щелкунчику открыл Вере рот, влил остатки. Отпустил, убедившись, что проглотила. Смахнул с кисти мокрый плевок, отвернулся. Вроде потянул табурет поближе к постели, но в последний момент передумал — остался в углу. К девчонке скоро вернутся силы — ещё чего доброго выкинет.

Герои те же, сцена вторая. В журналах популярна игра с двумя картинками: «Найди десять отличий», но тут с разницей в минуту не насчиталось бы и трёх. Филин катал стакан в ладонях, ждал проклятий. Ждал большего. Вера, злая и тёмная, молчала. Подбородок переливался влагой, как глазурованный фарфор. Бисер воды мерцал на бровях и ресницах. Не плачет. Сама виновата.

Для двух злюк мала палата. Вот Филипп Филиппович и смягчился. Баритон с ним; заструился бархатом:

— Я ведь просил тебя. Просил прийти. Мне тяжело подниматься по ступеням.

Вера слабо осклабилась. Филину по душе пришлась эта занимательная живость.

— Но ты вовремя. Сейчас… Смотри, новый день. Солнышко. Как раз сон-час. Никто не помешает. Можем поболтать. Ты как, Вер? Нормально себя чувствуешь? Говорить можешь?

Хрупкое долговязое тело сдерживало фейерверк эмоций. Салюты рикошетили головокружением и тошнотой.

— Какого..? Не, — отомстила нечаянной интрижкой Вера. Проба голоса прошла успешно — можно подумать наперёд. — Как… ты?

— Я?

— Ты! Колени?

Филин потерял оборванную уже в самом начале линию повествования, отчего почувствовал себя глупо. Как в колючем свитере дедушки — под колючим взглядом девочки. Та ещё и издевается:

— Прямо эпидемия. У всех беда с коленками. И тебя тут кромсали?.. А башку?

Врач, измотанный прожитым днём, по мановению волшебной палочки сделался участливым и понимающим. Профессионалом, что внимает каждому слову и, стало быть, согласным пережевать любой бред. Профессор, который когда-то выгнал Филиппа из медицинского, застав бывшего студента сейчас за работой по специальности, может, уважением бы не проникся, так хоть бы не пожелал быть сбитым грузовиком.

Вера напомнила:

— Не ответил, — и прежде, чем доктор задумал приличия ради заикнуться о больном бедре, уточнила. — Не ответил тогда — что тебе надо от меня? Чего пристал?

— Я ответил. Ты просто не вникала. Спешила куда-то.

Адреналин справлялся — стало даже весело.

— А то не знаешь, куда!

— Не знаю, Вер. Никому не сказала. Вещи побросала.

Подлый вор вынул из стопки макулатуры на подоконнике тетрадь с аляповатой обложкой. Вера зарумянилась от стыда и гнева, различив, какие страницы скучающе изучает Филин. Кто-кто, а он точно не заслужил смотреть её альбом. Ещё и с кислой мордой.

— Знаешь, рисование — это не твоё.

— Знаешь, психология — это не твоё.

Он по-доброму посмеялся. Юная художница здесь доброты, закономерно, не узнала. Совершенно неясно, что происходит. Напоминает триллер с элементами глупой комедии. Но всё, и доноры, и дядя Миша, и прочая чертовщина больницы для Веры в одночасье перестали существовать. Их вытеснила обида, коей питается душа оскорблённого творца.

В утешение — тёплый взор, воспетый солнечным сиянием. Филин мог бы быть ей другом. Успешным актёром! Вторым отцом, например, кто ответит, за что её бросил первый.

— Не пробовала себя ещё где? Художество тесно для тебя. Для твоей неуёмной энергии.

— И ты туда же?! Колдуны из телевизора про энергию талдычат. Мама в этой теме вообще…

— Да, я заметил.

Упоминание о маме немного отрезвило. Заочно вернуло собеседнику статус врага. Гипнотизёр-то, реальный, настоящий, будет похлеще шарлатана с экрана.

«Чего время тянет? Ждёт, когда пойло подействует? Уже, по ходу, чтоб его!»