Больная

Попытка сдержать нервный смех обернулась кашлем. Забухала, грузно и хрипло, до розового лица. Филипп Филиппович вроде порывался встать, но она избавила — справилась. На минуту склизкая пелена перекрыла ей обзор. Потому не увидела, как маслянисто заблестели глаза доктора. За своими свистящими вздохами не различила его неосторожный — кроткий и печальный. И просьба её, внезапная и жалобная, едва не подорвала самообладание врача:

— Отпусти меня. Меня дома ждут.

— Не ждут, — нахмурился. — Так что мы, люди, которые лечат тебя, по-твоему, скрываем? Ну-ка?.. Отвечай.

Волна ярости подхватила Веру. Согнула в спине. Оторвала голову от подушки, с ней и плечи.

— Скрываете! Всё, кроме этого дурня Аяза! Он заколебал путаться под ногами! Без него… без него всё спокойно бы прошло. По вашей бандитской схеме. — Стиснула челюсти, пресекая верещание. — За это ему благодарна — намекнул. Хоть рожу тебе расцарапаю, только ноги буду чувствовать… Это вы, вы в отчаянии! Операция за пару дней до выписки. Какая операция?! Ведь ты обещал! Обещал, что без этого. Ну так выбрасывай диплом! И рисунки мои убогие выбрасывай!

Крики Веры били по ушам, отвешивали пощёчины. Филин вынужден выслушивать и терпеть. Там, в новой четырёхкомнатной квартире, в холодильнике его ждёт не дождётся холодное светлое. Настоящее немецкое, какое, думал, не позволит себе никогда. И правда, судя по всему, не дождётся. Девочка нормальная, а случай обещает тяжёлый.

Воображению, за годы перенявшему от маленьких пациентов тактику побега в страну фантазий, понравилась идея. Образ запотевшей бутылки никак не хотел покидать клетку ума. Вцепился клешнями, не пуская в реальный мир, где, между прочим, больная как-то подозрительно притихла. Карие глазки открылись шире, ослабшие мышцы окаменели. На манер дикого зверька, Вера мигом обратилась в чувства. Притаилась, прислушалась к себе костями, нервами. Несколько секунд её лицо хранило выражение глубокой задумчивости. Но вот ресницы задрожали, тело подалось чуть вперёд, а голова склонилась. Натяжение в животе оборвалось. Отрывисто заурчало. Вера вздрогнула, когда невидимые булавочки яростно закололи под диафрагмой.

— Вер?

Доктор старательно маскировал за утомлённостью гаденькое удовольствие от её нелепого испуга, причиной которого стал не он. Вера видит всё вокруг и не видит ничего. Жмурится, медленно моргает. Откидывается на подушку. Пятнышки на коже у тех, у кого она однородна по цвету, в большинстве своём выступают симптомом нездоровья. В обратную сторону иногда работает с конопатыми. Краснота лица — точки ярче, серость лица — точки бледнее.

Вера принципиально не косилась на отравителя, а вот он следил пристально. Будь у неё пистолет — спустила бы курок без всякой жалости. Беспомощная, сжала края одеяла, в момент из уютного ставшего тяжёлым и колючим. Хотелось выть от досады, но порадовать тем Филина она себе позволить не могла.

— Что, плохо тебе? — завуалированно позлорадствовал доктор.

Кровь отхлынула от мозга, потекла в брюхо. Жертва своего «демона», как по сценарию, стремительно утрачивала контроль над собой, и Филипп Филиппович всё же получил порцию нецензурщины в свой адрес. Глаза выдавали его внутреннюю борьбу с улыбчивостью. Неоправданно резко взъерепенилась её болезнь, пугающе жадно в эту самую секунду пожирала сантиметр за сантиметром. Обыкновенно первым спазмом мерещилась, вторым предупреждала, а дальше — подминала под себя катком. Великодушно давала отсрочку в минут десять-пятнадцать на принятие решения. На таблетку, на спасение бегством. А сейчас взбесилась. Дёрнула за все ниточки сразу, четвертуя свою «куклу».

Посыпает сухим льдом и обдаёт влажным паром. Вера, не соображая до конца, что с ней происходит, прикрыла лицо ладонями. Тут же отняла.

— Мне надо выйти.

Ноль реакции.

— Ноги… Отведи меня. Мне нужно… Быстро! Дай руку! — и протянула свою.

— Нет.

Прежде Веру не уничтожали одним только словом. Психолог смог. Отказ отсрочил боль на секунды, чтобы та схватила с новой силой. Карие глаза потемнели, наливаясь чёрным ядом. На потеху Филину больная рыкнула, да тут же приструнила его скромное веселье, рванув трубку капельницы. Никто не тянет морковку за верхние листочки, и Вера в полной мере испытала те ощущения, коих всю жизнь боялась. Кровоточащая рука прижалась к груди, тело перевалилось и мешком упало на пол. Матово блестнуло оставленное под кроватью эмалированное судно.

«При нём? Да не в жизнь».

Вера до последнего надеялась, что врач оттает. Сжалится. Пустое. Фыркнул:

— Посмешище.

«Всё равно. Всё равно. Всё равно».

Болезнь запрягла, шпоры всаживает под рёбра. «Лошадка» ползла по-пластунски к двери. Ноги бесполезным грузом тянули назад, а ладони, мокрые от крови цвета вишнёвой гнили, гладко скользили по линолеуму. Выход из палаты казался недосягаемым далёком. Без того приходилось через считанные секунды тормозить, сжиматься и царапать пол. Подстёгивала только паника.

«Сдохну. Сдохну», — шептали холодные губы.