Больная

В опустошённом нутре ворочались ежи. Мужская нога ощущалась слоновьей. Как оторванная цунами свая, которой гравитация с минуты на минуту расплющит живот. Страх наматывался кислым комом, бух и опадал. Филин не отпускал. Застал, как её выворачивает наизнанку. Видит, как ей плохо. Не оставляет выбора. Ни единого шанса.

«Больной. Чудовище!»

Лишённая и шанса хоть как-то повлиять на ситуацию, не имея власти даже над собственным телом, Вера заметила, как замедляется пульс. Как спазмы теряют силу, подобно грому, катящемуся огненным колесом за горизонт. Постепенно и неотвратимо. Углубила дыхание, прислушиваясь, не мерещится ли.

— Нравится? — сиял Филин, наслаждаясь её растерянностью. — Мне тоже. Это, знаешь, лестно — хозяйничать вместо твоего гнилого царя в голове.

Молчание.

— Как погодка внизу? Так гораздо легче, согласись.

Бедро его калило от напряжения. Держать в подвешенном состоянии больше не было сил, и врач со всего маху топнул больной ногой. Вера успела кувыркнуться набок. Удар пришёлся на пол, как Филин и планировал.

— Так и ответь же, наконец, зачем тебе твоя болезнь?

Весь следующий час, туманный, тягучий час, психолог и пациентка разговаривали. Преимущественно, говорил первый. Мягко, настойчиво вдалбливал какие-то прописные истины. В их неоспоримости нельзя усомниться, но почему-то фантазия упорно подкидывала девочке образы каких-то закрытых дверей. Каких-то костлявых тел на койках. Воспоминание о смуглом мальчике… Кажется, он дурной.

Заботливый врач уложил Веру на кровать, когда она с неё ненароком свалилась. Тогда сломала передний зуб, но тут, в элитной больнице, и это поправят. Доктор справлялся о том, что тревожит её. Выяснял, сколь смертельны душевные травмы. Вместе двое искали логику в недавних заключениях, кои мешали спокойно спать по ночам. Вера доверительно поведала ему обо всём, что знает, не имея причин не доверять этому человеку. Блаженный покой кипячёным молоком с мёдом разливался по горлу, смывая горькие слёзы. Разве что где-то внутри тревожно звенела натянутая струна, тщетно пытаясь обратить на себя внимание. Так бывает после недомогания. Вероятно, во сне живот болел.

После психологического сеанса Вера хотела обнять доктора, жадно и крепко, как папу или маму. Догадываясь об этом желании, явно смущённый и польщённый, Филипп Филиппович ограничился тем, что накрыл её руку своей. Человеческое тепло утешало, вменяло чувство защищённости. Чужие речи вдохновляли. Впереди целое лето. Выздоровеет, обязательно, и никогда больше, никогда не будет больно и стыдно!

Филин обещал. Вера в ответ, вроде как, ему наобещала с три короба. Вот только потом никак не могла вспомнить, чего именно. Чуткий врач давно покинул палату, а пациентка всё копалась, копалась в мозгах… Другая палата. В её был Шухер, раковина и… что-то ещё. А эта, наверное, предоперационная. Но как она здесь оказалась? Почему вся в крови из ранки в сгибе локтя? Как так вышло?! Если бы не эти неудобные мысли, в голове всё укладывалось бы так стройно и красиво. Но самое главное — почему часто бьётся сердце, если так сильно хочется спать?

День 11

В светлом коридоре, как в морге выстланном плиткой от пола до потолка, двое ребятишек устроили догонялки. Шлёпки хлопали, звонкий смех отражался от стен. Архитектура пространства и закрытые двери оставили лишь два направления. Дети по очереди «салили» друг друга, и их игра, по большему счёту — метания от сестринского поста к выходу из хирургического отделения и обратно.

Счастливые малыши пронеслись мимо приоткрывающейся двери палаты. Пациентка с робостью призрака, и, можно сказать, чем-то на него похожая, выглянула наружу. Брови её чуть насупились, глаза медленно проводили хохочущую ребятню. Всё смотрела в ту даль, откуда те уже два раза как вернулись. Будто ещё были там. Будто ещё видела их возле сестринского поста.

На присутствие медработников за столом намекали русые макушки за деревянной панелью. И девочка смотрела на них совершенно по-новому. Нарисуй с неё портрет, кто назовёт второй Моной Лизой — манерно-загадочной, скрытной. На самом деле лицо натурщицы было абсолютно пустым. Редкий человек узнает в том жалкую попытку выудить утраченное воспоминание.

Пробыв пять минут в обездвижении, пациентка поплелась вдоль стены. Нужна опора, по которой телу скользить в верном направлении. Прохладно, стерильно чисто, серовато-бело. Так… Слова не подобрать. Сложно сформулировать. Тогда… как в голове.

Малыши хихикали над чудачкой, но догонялки занимали их куда больше чьих-то причуд. На путь, где у остальных уходят считанные секунды, ей потребовалось в куда больше времени. В итоге мышкой проникла в нужную комнату. Щелчок двери обрубил детский смех. Его сменил оглушительный шелест воды в трубах. Или это кровь в ушах.