Больная

Если бы. Вот же она, жизнь — живи, чувствуй. Неси ответственность за своё тело. Вера из кожи вон лезла, чтобы не стать названным «посмешищем». В который раз понадобилась помощь постороннего лица, такая простая. Тот, кто однажды клялся её оказывать всякому нуждающемуся, вещал из своего угла:

— Как ты сказала? Бунтарка?.. Ты настоящая трусиха, Вер.

— Ай! — В животе точно заворошило раскалённым железным прутом, — Да за что?!

— А действительно, за что? Зачем тебе твоя болезнь, Вера?

Слова доктора резали по ушам, ввинчивались прямо в подсознание. И голос его исказился. Голос из преисподней. Вспыхнул, чтобы сжечь заживо. Но отвечать ему больная не могла уже физически. Свернулась в клубочек, часто мелко задышала.

— Ты боишься. Всё твои страхи. Прислужница грёбанного позора. Так вот же ты — ничтожество! Тебе мало?

Вера прикусила язык и упорно поползла дальше.

— «Понимаете, доктор?» — Принялся пародировать женщину Филин, не делая чести автору реплики. — «Понимаете, у неё это с детства. Но ведь раньше и на волейбол ходила, и плавала! Бросила. Закрылась, озлобилась. Избегает быть на людях. Гулять далеко боится! Моя девочка мучается, доктор. Я не знаю, как ей помочь».

Она не видела, как Филипп Филиппович карикатурно развёл руками, зато слышала, как расхохотался. И маленькая радость от того, что мама назвала Веру так ласково, расплющилась под ботинком психолога. Он топнул больной ногой, поднимаясь с табурета.

— Где твоя совесть? Манипулируешь родителями, изводишься. Без яда травишься, лишь бы попить их любви, — соблюл многозначительную паузу. — Пора повзрослеть, Вера. Пора успокоиться. Мать не приласкает тебя. Слушай меня. Слушай, что я говорю.

Слова сыпались камнепадом, прибивали к земле.

— Что ты… Что ты сделал? — прошептала Вера.

— С ней? Ничего. Поговорил.

Желудок самопроизвольно сжался. Обронив булькающий глык, Вера принялась судорожно утирать кислую воду с губ. Та всё текла и текла, как и кровь из ранки. Прозрачные склизкие нити обвивали пальцы.

«Не донесла» — с какой-то мирной обречённостью приняла случившееся Вера. Как бывает, когда всю жизнь ждёшь воплощения потаённого страха. В минуте всё естество настроено на проживание момента. Все ресурсы пущены на дело, потому происходит как-то естественно, пусть и ужасно. Более того, единственный свидетель не делал вид — ему действительно было всё равно. Он работает с больными детьми, подобные глупости его не трогают.

— Я и с тобой ничего не делал. Да уймись ты, наконец!

Не подошёл, чтобы отшвырнуть дрожащую руку, тянущуюся вверх, к ручке двери. Подушечки пальцев пачкали горячей кровью прохладную сталь. После двух жалких попыток Вера сорвалась, со всего маху ударилась лицом об пол. Ей просто не хватило сил, но вывод сделала правильный:

«Запер».

Она опоздала уже давно. Тело, не справляясь с лихорадкой, самоочищалось. Слёзы текли, сознание сосредоточилось на животном, отсекая всё человеческое. Но то малое животное — страх опасности, бескорыстно оставило. Воспоминание, что сейчас в этой комнате Вера не то, чтобы не одна, так ещё и с Филиным, не дала поднять тяжёлую голову. Перспектива захлебнуться в луже желудочного сока куда заманчивее.

Филипп Филиппович, взявшийся буквально из ниоткуда, грубо рванул за шкирку. Больная успела только ахнуть, как приземлилась рядом, на спину. Взгляд обещал, что он её сейчас или пнёт, или наступит на горло. Но истинное презрение его сменилось сочувствием, как обнаружил косметическую травму. Предупреждал же — не нужно пытаться открыть дверь. Соскользнула, упала — кусочек резца откололся.

Умный и красивый, Филин поставил ногу Вере на живот. Слегка надавил. Опухшее лицо её продемонстрировало весь свой мимический потенциал. Несчастная попискивала, безмолвно моля, угрожающе кряхтела. Хлюпала, сипела, царапалась, но выбраться из ловушки не могла.

— Больно?

— Мне плохо, пусти! — одним словом проревела Вера, хватая его за щиколотку, а себя за волосы.

Врач досчитал про себя до десяти, пока она хоть немного утихомирится. Прикусил губу, легонечко нажал каблуком. Этого хватило, чтобы у той искры из глаз посыпались.

— Гляди-ка, наконец-то на месте. — Он игриво улыбнулся. — Не брыкайся, хуже будет.

Ровный тон, весёлая самоуверенность. Вера, мокрая и красная, смотрела снизу вверх.

— Всё. Ты всё потеряла. Всё проиграла. Мне по барабану, что с тобой.

Дёрнулась. Пригвоздил болью. Терпеливо повторил:

— Лежи, я сказал! В кого себя превратила? Тебе не место среди людей, и ты будешь здесь, сколько я захочу.

Подкрепляя слово делом, Филин уставился в окно. Там сосны качали солнце в хвойной люльке. А чуть дальше, в городе, в холодильнике, остывало пиво. Если побежать к нему с порога, выпить, не раздеваясь, оно покажется ещё вкуснее. Второе в ящике под столом осталось, неохлаждённое. А ведь захочет, точно захочет! Не предусмотрел. Но кто предупредил бы?

— Ве-е-ерочка. Знаешь, я ведь могу тебя убить. Я это умею.