Больная

Тяжёлым рокотом обрушился звук слива. Парнишка выскочил из кабинки, как чёрт из табакерки, попутно застёгивая ширинку. На мгновение замер, неловко поглядел на девушку, что тяжело навалилась на раковину. Такую позу приличные люди занимают исключительно если им до одури плохо. Мальчонка спешно ретировался, и, разумеется, о странной пациенте на пост не доложил.

Тело осторожно расправило спину. Выпрямило шею. Вера в зеркале хотела стать картиной — не двигалась. Но жизнь в ней, её реальность, реальность происходящего, выдавали постепенно розовеющие глаза. Рот приоткрылся в рваном вздохе, обнажив починенный, ещё вчера обломанный зуб. Ватные руки, как в замедленной съёмке, коснулись растрескавшейся губы. Бледной щеки. Вяло пульсирующего виска. В эту секунду впервые дёрнулось глазное веко. Нет, не мерещится.

«Нет».

Слёзы горячими горошинами прокатились по коже. Мертвенно ледяные пальцы дотронулись до бинта, обмотавшего голову. Обвязали плотно, точно как с Аязом. Вера помнила Аяза. Помнила хорошо и теперь видела заторможенного дурачка прямо перед собой — в собственном отражении. Ладони погладили пропахший спиртом обод. С двух сторон остановились перед точкой на затылке, где щипало и пекло. Больная коснулась её… и истошно взревела.

Леденящий душу вопль забрал последние силы. Вера нашла себя, стоя на коленях. Кто-то хватал её, поднимал. Манжеты халатов жалили статическим электричеством. Над ухом спорили девицы:

— Помоги ей сходить в туалет.

— Не видишь? Она же не алё!

— Ведь как-то сюда дошла.

— И обратно дойдёт. Это ты, дура, палату не закрыла… Вера? Вер, слышь меня? Пошли. Пошли в палату. Давай, хорошая, пошли.

«Дура», что не закрыла палату утром, уложив больную и поставив укол, помялась ещё на пороге и снова дверь не заперла. Её коллега — девушка принципиальная, с характером. В ряде случаев эта жёсткость чрезмерна и бессмысленна. Обе видели, как после операции ведут себя эти дети. Ограничивать их перемещение — как пинать мёртвого. Инструкцию к проекту для посвящённого персонала писал, очевидно, паникёр-самодур, который и видеть не видел, что там на практике. В дуэте «злой коп» и «добрый коп» у второй всё равно сердце кровью обливалось, поворачивай она ключ в замке. Лучше по новой слушать причитания напарницы, чем знать, что на твоём этаже ребёнок сидит себе, как зверёк в клетке. Совсем безобидный.

Вера свалила макулатуру на пол и теперь сама битый час лежала на подоконнике. Конечно, в пустую голову иногда что-то взбредало. Как полоумная, пациента шатала кровать, пыталась опрокинуть бесполезный шкаф, сдвинуть с места тумбочку. Не получалось. Не из общей слабости — мебель прикручена к полу. Углы обточены.

Из еды — лекарства. Веру кололи и пичкали таблетками прямо на подоконнике. Никакого сопротивления не встречали и поили водой, будто у той руки отнялись. Раз за разом медсестра находила лёгкий пластиковый графин на полу. Мокрые брызги мерцали на линолеуме, темнели на стене. По стеклу разбегалось дорожками прозрачное пятно. А пациентка так и валялась на окне, якобы не при делах. Рамы заколочены на гвозди, стекло крепкое, не разбить, но что-то побуждало девочку пытаться. Побуждало швырять графин в окно, когда как выход оставался свободен. Подобно мухе, она не видела спасения у себя под носом.

Вера таращилась на горящие в солнце сосны, на полянку, где совсем недавно играла с кем-то в прятки. Проблемы вселенского масштаба и её собственные стали блёклыми, обратились в труху и развеялись по ветру. Отныне, здесь и сейчас, её занимало лишь одно:

«Как это могло случиться со мной?»

Вопрос хороший, а главное — на злобу дня. С философичностью дремучего бессмертного человека, каким покажутся книжный Влад Дракула и прочие выдуманные боги, она равнодушно перелистывала своё прошлое. Страница за страницей, медленно, не печально. Чётко, по полочкам, подробнее, чем было. Одно только — сухо, да как-то всё равно. В безупречной повести без сучка, без задоринки, последняя страница оказалась вырвана. Страница вчерашнего дня. Грубо, с остервенением. Но она ведь важная. Именно с неё началось что-то… не то.

Напрягая девяносто семь процентов оставшихся мозгов, Вера склонила голову к одному плечу, к другому. Внутри верно гремели бубенчики. Так у неваляшки. Мама оставила детскую игрушку дочери на шкафу в спальне. На съедение пыли. Не выкидывала, зато больше не брала в руки. Зачем тогда хранит?

— Пожалуйста, — беззвучно зашептали губы в пустой мольбе. — Пожалуйста. Пожалуста. Пожалуста. По… Пожауста.

«Шиш им, а не вера! Кушетка на колёсиках с её ремнями осталась бесполезным мусором снаружи. Я так надеялась, что теперь-то повезёт! Не повезло. Вылетела из палаты и в неё втемяшилась. Если б не кушетка — успела бы, точно бы успела. Как глупо. В кошмарах всё так глупо.