Больная

Не было повода для «увольнения» психолога. Не было, и нет. Не допустил. За три года встречались выдерги, подобные Язве, но никто не доставлял так много проблем. Лучше бы была громкой и понятной, чем тихой и юркой. Филин не докладывал начальству о маленькой трудности. Начальник ещё подумает — не справляется с обязанностями. Ребятня травит байки про пропадающих без вести детей, но никто не говорит о медработниках, которых в какой-то момент будто бы стирает с лица земли.

Девчонкам с поста терапевтического отделения также велел не распространяться о Веркиных выкрутасах. В первую очередь студенточки примчали к нему, скорей рассказывать, как застали Веру за телефонным разговором с милиционером. Для больницы безопасно, звонки поступают к правильным людям. Но однозначная трактовка реплик пациентки не могла не всполошить юных барышень. Филипп Филиппович пообещал следить.

«Если бы не бумажки. Проклятые бумажки! Куда девались приставленные старожилы? Где эта шастала ночью?!»

Психолог захлопнул за собой дверь кабинета. Сжал-разжал кулаки. Досчитал до десяти. Ещё десять дней до отпуска.

«Очень хорошо. Успокойся. У тебя много дел».

В самом деле — пусть час ранний, больница никогда не спит. Приёмный день, на госпитализацию из города едут. Можно бардак со стола убрать, свежий чай заварить. Можно в магазинчике чего на завтрак прикупить. Расслабиться можно, в конце-концов!

«Как же паршиво спать на кушетке! С больной-то ногой».

Негу золотого утра с пением синиц за окном и шелестом документов разрушил едва различимый стук. Выдерживая затяжные паузы, кто-то брякал о дверь костяшками пальцев. Филипп Филиппович нахмурился, желчь подкатила к горлу. Где-где, а в приёмном покое никого, кроме него, сейчас быть не должно. Да и никто так не предупреждает о визите. Чтобы целую минуту без перерыва выбивать жуткий ритм.

Филин уткнулся лицом в ладони. На секунду показалось — призраки прошлого и настоящего явились мстить, прямиком из фильмов ужасов. Но это ничего. Настоящие ужасы в голове, а у него со своей всё в порядке.

«Десять дней. Всего десять дней».

Скрипя зубами, отворил. Девочка вплыла бледным приведением. Замерла в центре комнаты, беспричинно, как всё эти дети в первые дни. Её лицо не должно было выражать ничего. Наперекор всем правилам, мимика оживала, совсем немного. Глаза прищурены, челюсти стиснуты. Плохо. Могло бы быть плохо, не будь Филин хозяином положения. Всегда хозяин, даже для своих профессиональных промахов. Или, вернее сказать, недоработок. Недоработок от переработок.

Филипп Филиппович, сияющий в лучах солнца, отбросил чёрную тень на худое тело в ночной рубашке.

— Что? Пришла «расцарапать мне рожу»?

Наклонился к уху. Ничего не прошептал. Вера не вытерпела близости, повернула голову в его сторону. Полуулыбка украшала молодое лицо. Тот подначил:

— А ну-ка?

У пациентки дёрнулось веко, а сама она, повинуясь порыву, выпустила «когти» в холёную морду. По крайней мере, ей так померещилось. Мираж кровавой расправы мгновенно растаял. Вера с разбегу втемяшилась в стол, углом под рёбра. Мешком свалилась на пол. Быстрые движения вскружили голову до разноцветных пятен. Координация движений похерена. Филипп Филиппович знал об этом последствии, как и знал, что со временем оно возвращается плюс-минус в норму. Спорт, пляски и карусели, конечно, под запретом, но жить можно.

Мужчина успел среагировать. За себя не переживал. Появился куда более весомый повод ужаснуться. Прямая атака. Затем и подначил — проверить. Не напрасно. Как если бы у покорной овцы выросли волчьи клыки. Невозможно. Будто… будто хирурги чего не дорезали.

Психолог скрыл страх за смехом. Упала-то забавно. Так кот в мультфильме «Том и Джерри», когда отхватил кувалдой по голове. Так она себя и чувствовала. Перебинтованная черепушка качалась неваляшкой на слабой шее. Кое-как, с третьей попытки Вера поднялась на четвереньки. Повело в сторону. Попытка удержаться закончилась жёстким поцелуем со стеной.

— Наверное, ты хочешь меня о чём-то спросить? — играл Филипп Филиппович, а про себя параллельно вёл монолог:

«Почему она молчит? До сих пор».

— Звонила мама. За тобой никто не приедет… Ничего. Мы хотели ещё понаблюдать. А то отдадим, перевязанную, и что она скажет?

«Ответь! Хоть как-то!»

— Ты не умственно отсталая, не надейся. Можешь говорить… Но не всё и не всем. Помнишь наш уговор, Вер? Обещание своё.

Разумеется, помнит. Делал по технике наставника, упокой, Господь, его грешную душу. Осечки быть не могло.

«Она просто издевается. Умеет рыпаться. Знать, и это умеет, маленькая дрянь».

— Ты сегодня прямо сама не своя. Ничего-то у тебя не получается, — Филин грубо поставил больную на ноги. — Давай, отдыхай и не чуди. Давай, пошла вон.

Вера ослепла от головокружения, полностью погрузилась в ощущения. Так и надо, по протоколу. Позволила вести, позволила вышвырнуть в коридор. Куклой рухнула на скамью. Полежала минуту-другую лицом вниз. Встала. Поморгала. Села, опять встала. Бесцельно пошла вдоль стены.