Болото пепла

– Тогда почему ты его любишь? За что его? Я ведь по глазам видел…

И правда, за что? За то, что смазал коленку? Заставил пришивать ноги соломенному чучелу? Рассказал про регулы? Постоянно ворчит и ужасно поет?

– Скажи, где гнездится это чувство, чтоб я мог его выковырнуть. Здесь? – Горячая ладонь прижалась к груди напротив сердца. – Или здесь течет эта отрава. – Палец поднялся от запястья к локтю, следуя за рисунком вен. – А может, тут? – Палец ткнул ее в середину лба, отчего голова откинулась назад, но Левкротта придержал затылок. – Я тебя вылечу, я… – Тут он заметил ее разбитую губу и осекся. – О, прости, милая, я не хотел, правда! – Он потянулся и снял губами капельку крови, а потом обнял так, что стало трудно дышать, прижался щека к щеке, гладя по голове. – Не так, я не хотел, чтобы так вышло, ты ведь мне веришь? Веришь?

Стиснув ее лицо в ладонях, прислонился лбом и горячо зашептал:

– Это все он, из-за него моя девочка заболела. Ничего, совсем скоро я избавлю тебя от него, я бы сделал это уже сегодня, если б нашел его.

– Что? О чем ты?

– Деревня… – бормотал Левкротта, перемежая шепот быстрыми поцелуями, осыпая ими ее мокрые щеки, глаза, нос. – Я ездил сегодня туда, но никто его не видел. Видишь, милая, я же говорил: его ненадолго хватило, он не готов бороться за тебя так, как я. Он спрятался, сбежал, забился в какую-то нору и пережидает…

– Я тебе не верю!

Левкротта резко замер, пальцы на щеках окаменели, а ногти начали погружаться в ее кожу. В глазах закипало привычное бешенство. Лучше пусть так, чем притворство.

– Придется. Сама у него и спросишь, только ответить он не сможет. Мертвые не разговаривают.

– Нет! – Твила оттолкнула его и вскочила со стула. – Я тебе не позволю!

С минуту Левкротта продолжал стоять на коленях, глядя на нее снизу вверх так, словно на его глазах только что совершилось самое страшное предательство: вид растерянный, лента слетела, и растрепавшиеся локоны рассыпались по плечам. Потом опустил голову, уперся руками в пол и начал подниматься, медленно, по-звериному.

Твила попятилась.

– Так вот как моя девочка заговорила? А как же «я тебя люблю»? Дочка и сын, и все остальное?

– Ты сам знаешь, что это неправда! – выкрикнула Твила, чувствуя, как внутри нарастает горячая смесь страха и ярости. – Ты заставил меня это сказать!

– Заставил, говоришь? – Он надвигался так же неторопливо и уверенно. С чего бы ему не быть уверенным? До конца комнаты меньше полудюжины шагов. Левкротта расслабил шейный платок и скинул стесняющий движения камзол на ковер. – Когда это?

– Да с самого начала! Ты спрашиваешь, почему я его люблю?

Он на мгновение замер, а потом продолжил мягкое наступление, спросил вкрадчиво:

– Ну?

– Да потому что он во всем, что я вижу и делаю! В каждом облаке, в каждой балладе, в каждой нитке. Потому что я просыпаюсь с мыслью о нем и засыпаю с его образом. Потому что мне не нужны причины и слова, чтоб это объяснять! Потому что меня самой нет, если нет его!

Левкротта, зарычав, одним прыжком оказался рядом, схватил ее за локоть и отвесил пощечину:

– И так любишь?

Голова дернулась, щека горела.

– Люблю!

– А так?

Вторую щеку ожгло.

– А так еще больше! Ты хотел знать, где она, моя любовь? Да я сама из нее состою, целиком и полностью! Я и есть любовь! Можешь сжечь и распылить меня по ветру, но и тогда она останется в этом мире. И мне неважно, любит ли он меня, потому что моего чувства хватит на нас двоих!

От удара Твила отлетела назад и приземлилась спиной на стеклянный столик. Хрупкая опора рассыпалась под ней и тут же в отместку впилась хрустальными зубами в плечи, руки и спину. Хорошо хоть на ней корсет…

На миг все померкло, а потом комната со всеми ее кошмарами вернулась. С лепного потолка на Твилу глазели вереницы младенцев, неприятно пухлых, с руками и ногами в перевязочках. Они скалились, радуясь разворачивающемуся спектаклю.

Твила вынула осколок из плеча и попыталась провести рукой по глазам, но пальцев стало вдвое больше, и они не желали слушаться, все время промахиваясь. Рука сделалась вся красная. Из круговорота бархата и позолоты снова вынырнуло взбешенное лицо. Левкротта схватил ее за ворот и рывком поставил на ноги.

– У нас еще уйма времени, милая. Повторишь свою пламенную речь? Держу пари, раз эдак на двадцатый ты уже не будешь столь уверена в своих чувствах. Ну что, продолжим проверять их на прочность?

Его пальцы больно впивались в локоть, ноги не держали Твилу. Перед глазами мотался ковер, расцвеченный ромбами и завитушками.

– А еще люблю, потому что он не ты… – выдавила она. – И, пока жива, всегда буду к нему возвращаться. Сломаешь ноги – поползу…

Он крутанул ее и швырнул на ковер в центр комнаты.

– Все вы на словах такие смелые! Поползешь, говоришь… проверим? Или это такая фигура речи? Разберем-ка ее по косточкам.