Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских а

Даже если бы они каким-то чудом добрались до Монако в срок, им бы пришлось оставить машину до утра, когда начнутся «испытания на гибкость». За ночь масло из двигателя бы вытекло, а доливать его было запрещено регламентом: все машины должны были состязаться ровно в том виде, в котором прибыли в конечный пункт.[639]

Из ралли они выбыли в день гибели Роземайера, известие о которой вскоре и услышали по радио. Робер Бенуа, у которого взяли по этому случаю интервью, заявил: «Трагедия, конечно. Но такая уж у нас работа, что никто от подобного не застрахован».[640] К Рене тоже пытались обратиться за комментариями, но он от них наотрез воздержался, думая о собственных рисках, на которые он идет, собираясь выступать за Écurie Bleue.[641]

Видный журналист Роберт Дэйли, пожалуй, лучше всех описал психологию восприятия подобных катастроф профессиональным гонщиком: «Мимолетный ужас и шок, если и случаются, то тут же проходят, – и дальше он уже вовсе не задумывается о том, что именно там случилось, – в отличие от нас с вами. <…> Это мы пытаемся понять, что там произошло физически. Это мы реагируем эмоционально. А он [гонщик] способен лишь на практические умозаключения уровня: значит, в этот поворот нельзя входить на такой скорости без риска потерять управление и разбиться».[642]

Столь натренированных и заточенных под видение ближайшей перспективы асов гоночного вождения в те годы, как и сегодня, было от силы несколько десятков, но и из них лишь единицы обладали еще и выдержкой, позволявшей гнаться за победой на грани смертельного риска. Именно это ощущение черты между предельной и запредельной скоростью Рене некогда и утратил, казалось даже, что безвозвратно. Но затем, гоняясь сначала вторым номером вместе с Нуволари, а теперь и первым – за команду Люси Шелл, – Рене открыл в себе этот дар заново.

Вместо Монако они с Лори отправились на свей хромой Delahaye обратно в Париж. Делать в столице Рене было по большому счету нечего.[643] Жан Франсуа ничего особо нового в конструкцию формульной 145-й модели не привнес, а на имеющейся он и так наездился до степени полного сращивания с нею на уровне организма. Да и не от мощности двигателя, и не от его водительских навыков теперь зависел исход его первой большой гонки за новую команду, а лишь от того, сумеет ли он настроить себя на победу в ней, – вот что было для него наиважнейшим.[644] А за пару месяцев, остававшихся до первой весенней гонки серии Гран-при, нацисты своими действиями сделали все возможное для того, чтобы предельно обострить его страстное желание одержать верх над их гонщиками.

Снег белым саваном покрывал деревья 18 февраля, когда Руди Караччола вел за собой фалангу «серебряных стрел» от Рейхсканцелярии через Бранденбургские ворота по широкому бульвару Кайзердамм к «Залу славы» на открытие Берлинского автосалона. Двадцать тысяч мотострелков NSKK выстроились вдоль пути их следования, а за их стройными рядами толпилась масса ликующих берлинцев. Вслед за моторизованной кавалькадой проехали в сопровождении мотоциклетного эскорта отполированные до блеска правительственные лимузины с личным гитлеровским «мерседесом» во главе.

У парадного входа в выставочный дворец Руди и компания дружно дали по газам на холостых, – и оглушительно-визгливый залп из чудо-моторов с нагнетателями, многократно усиленный эхом от мраморных стен, оглушил и еще более возбудил толпу. Гитлер такие эффекты просто-таки обожал, а потому лично пожал руки всем своим непобедимым гонщикам, встретившим его приезд столь звучным салютом, прежде чем проследовать в парадный вход в окружении эсэсовцев в щегольских черных мундирах. Грянула медь труб, и Гитлер под фанфары взошел на трибуну под знаменами со свастиками, установленную на высокой платформе чуть ли не под самой стеклянной крышей на фоне занавеса, до поры скрывавшего основную часть огромного выставочного зала. По периметру помоста с трибуной выстроились десятки знаменосцев NSKK с развевающимися флагами своих механизированных дивизий.[645]

С начала февраля главарь нацистов методично толкал мир, и без того стоявший на грани вой ны, за эту черту. Отправив в отставку двух ведущих генералов, он фактически взял на себя лично роль «верховного главнокомандующего по законам военного времени». Следом он назначил на пост министра иностранных дел истового «ястреба» Йоахима фон Риббентропа. Все действия Гитлера явственно сигнализировали о том, что он берет в свои руки всю полноту абсолютной власти и готовится к проведению предельно агрессивной политики по отношению к соседям, а возможно и к вой не.

Ближе к середине февраля Гитлер вызвал к себе в резиденцию на альпийском курорте Берхетсгаден федерального канцлера Австрии Курта Шушнига. Запугав для начала гостя гневной тирадой, фюрер безапелляционно потребовал, чтобы Шушниг назначил на пост министра внутренних дел нациста-австрияка Артура Зейсс-Инкварта и объявил амнистию всем нацистским узникам, угрожая в противном случае объявлением войны.