Большая семья

пиджака, опустился на стул, трубно высморкался.

— Я уже не имею сил. Эти антихристы спалят литейную.

— Кто сказал, какие антихристы?

— Сказали. Разве я знаю, кто? Иди их поймай! Сегодня на грех упала труба. Я

принимал меры, а мне нахально пригрозили, — он подозрительно оглянулся.

— Да пошутили ребята, — сочувственно улыбнулся Антон Семенович, — что же мы

будем делать без литейки!

— Я не буду спать ночами, разве можно так шутить?

— Спите спокойно, у нас есть сторож, а дневальный проверит...

— Есть проверить! — вставил я нужное слово. Постепенно укладывались спать и

деловые люди. Дождавшись, когда все вышли из здания, проверил — закрыты ли форточки, дверные запоры, не льется ли случайно вода в умывальниках, нет ли посторонних вокруг

коммуны. Литейная спокойно дремлет, упираясь в небо темной трубой. Тишина. Только из

кабинета доносился плавный стрекот пишущей машинки с частым передвижением каретки.

Оставшись один, Антон Семенович печатает приказ и редакционную горку дневной

корреспонденции в нашу газету. Машинистки в коммуне нет. Его дневные заботы

переходили далеко за полночь, а с шести утра — новый день труда, творчества, напряжений!

В начале третьего, пожелав мне покойной ночи, Антон захлопнул парадную дверь. В

ночной тишине отчетливо слышался каждый шорох, каждый звук. Где-то посвистывает

сверчок, монотонно тикают над головой часы, неслышные в дневных шумах, медленно

передвигая стрелки. Почему-то изредка раздается треск стульев и даже диванчика для

дне¬вальных, спокойно стоящего у моих ног. Странно — днем этого не услышишь.

В душу закралась какая-то чертовщина о домовых и ведьмах, шастающих по ночам.

Фантазия росла, спирала грудь, тревога нарастала. Вот-вот кто-то схватит сзади за полу, обнажится страшный оскал чудовищной рожи. Подавляя нелепый вымысел, ходил по

коридору, пристукивая прикладом винтовки по плитком пола, опасаясь свидетелей моего

страха. За спиной чудилось невнятное сопение, мягкий топот косматых неведимок, караулящих мой неверный шаг. В свете плафона купалась под потолком ночная бабочка, дробно трепыхая серыми крылышками, — одинокое живое существо. Я с облегчением

перевел дух, решительно обернулся. Громко кашлянув, плотннее прижал винтовку.

Время тянулось бесконечно долго. Вспомнил, что в четыре утра меня сменит девочка

Нина Курьянова. Ей тоже будет страшно? Стало стыдно за себя. Я поклялся не бояться

никаких чертей. Мысленно перенесся в ранне детство, на окраину Харькова.

…В поселоек Кочановку ворвались белогвардейские части. Малочисленный заслон

красноармейцев сдерживал наступление, заняв улицу. Одиночные выстрелы, короткие

очереди пулемета косили набегавших беляков, но их сменяли новые. В перестрелке, между

залегшими цепями по середине улицы вскачь неслась пароконная подвода. Испуганными

лошадьми правил кудрявый паренек. А сзади, уцепившись за его рубашку, каким-то чудом

держалась маленькая девочка с широко открытыми глазами. Парень что-то кричал, грозясь

кнутовищем в сторону белых. Подскочив к красноармейцам, он с трудом осадил лошадей.

Не мешкая заслон погрузил пулемет. Красноармейцы вскочили в повозку и с гиком

повернули в переулок. Цепь белых поднялась в рост и, беспорядочно стреляя, бросилась

вдогонку. Не понимая происходящего, я и косяк моих сверстников ползали под заборами,

– 23 –

собирали отстрелянные гильзы, лихорадочно загружая подолы длинных рубашек. Мы играли

в войну.

А к вечеру они расквартировались на постой. В большом доме моей бабушки, бесцеремонно разогнав хозяев по закоулкам, заняли лучшие комнаты. Винтовки стояли в

пирамидах, пулеметы на веранде. Оружие чистили на раскладном столе из красного дерева, полированном и добротном, который мы так берегли! Вся поверхность его безжалостно

исковеркана курками, запачкана маслом.

А позже господа офицеры раздевались догола, при свете керосиновых ламп копались

в белье, ловко проводя ногтями по швам, растрескивая потревоженное скопище вшей.

Во дворе у костров солдаты делали то же самое. Некоторые, отчаявшись от

бесполезной борьбы, скомканное белье бросали в огонь, слушая со злорадным

удовольствием потрескивание своих мучителей — «стебарей».

Дымили полевые кухни. Вкусно пахло солдатским кондером. В костры и топки

кухонь подбрасывали штакетник, отделявший двор от сада. Часть забора превратили в

коновязь и ясли. Усталые лошади похрустывали заданным кормом. Их поили из брезентовых

ведерок.

Офицеры пили чай вприкуску, играли в карты на деньги. Рассчитывались крупными

купюрами с двуглавыми орлами, спорили, сквернословили.

Когда не топилась русская печь, я устраивался в духовке плиты, из укрытия наблюдал

за всеми событиями. Бабушка вымачивала соленых чебаков, готовясь назавтра кормить,