Большая семья

списку выходил отряд, и каждый рассказывал все истории, происшедшие в короткии

промежуток времени. Опрос не принес ничего утешительного. Группа Калабалина в

пристрастном обыске следов не обнаружила. Радиоприемник как в воду канул.

С собрания расходились взволнованными, с чувством досады и неудовлетворенности.

Посторонние в спальнях не бывали. Это работа «своего». Кто же этот гад? Позднее время не

успокоило. Все понимали, что так не должно окончиться, преследовала навязчивая мысль

найти виновника, восстановить общественное доверие, достигнутое многими годами труда и

жизни Антона Семеновича с колонистами-горьковцами и коммунарами. Прошло несколько

дней тревог и поисков. Вездесущие малыши двенадцатого отряда замкнулись в секретах

своих собственных легенд и действий. Они что-то задумали и повели активные розыски во

внутренних помещениях и окрестностях. Досмотру подвергались такие немаловажные

объекты, как собачьи будки и невообразимые закоулки.

Из суфлерской будки, испачканный пылью, облепленный паутиной, оставляя на

гвоздях клочья своих штанов, выползал на сцену Калошкин. Бледный, с широко раскрытыми

васильковыми глазами‚ он задыхался и не мог говорить. Его путь из будки закрыли

несколько сомкнутых голов, тела веером распростерлись на полу сцены.

— Ну, шо? — единый выдох раскаленного нетерпения.

— Там! — едва не крикнул Витька, размазывая паутинную грязь. Бесцветные уши

заалели краской,

—Давай! —— нетерпеливо вякнул Гришка Соколов, как кошка боясь упустить мышь.

— Ша, пацаны, — остановил порыв Петька Романов, замахав руками. Он не обладал

выразительностью речи, его скороговорка и в обычное время с трудом доходила до

собеседника. — Нехай стоит, сорвемся отседа.

Повинуясь его порыву, друзья из клуба, Калошкин растерянно водил глазами. В

коридоре было тихо, в классах шли занятия. В столовой накрывали столы, стуча ложками.

Дневальная Люба Красная обратила внимание на Калошкина, но не успела остановить

взъерошенного Витьку, лишь крикнула вдогонку «неряха».

За углом дома Петька раскрыл свой план: «Антону не говорить. Стоять на шухере».

Остальное досказывалось больше знаками, приглушенным голосом.

Так прошло еще несколько дней и ночей. Не упущен ни один миг. Суфлерская будка

приковала к себе тайную службу незримых сыщиков. Они околачивались на дворе под

окнами клуба, играли в коридоре, маскировались в кулисах сцены.

И вдруг... В кабинет тайком скользнули Соколов, Романов и Котляр.

— Антон Семенович, зас-с-стукали! — вертя головой и захлебываясь, не по форме

строчил Романов. — Это еще кого застукали! Ишкова? — не отрываясь от работы, спросил

Антон Семенович, как о давно известном ему деле.

В Петькино горло вскочила кость. Справившись с несколькими глотательными

толчками и выпучив круглые глазки, спросил:

— Откуда вы узнали?

— Где он? — поднял на всех глаза Макаренко, оценивая подвиги разведки.

– 41 –

— На сцене. Мы не выпускаем!

В коридоре, подперев дверь клуба, стояла цепочка решительного и молчаливого

заграждения 12-го отряда. Представители власти, командир Федоренко и дневальный, ввели

Ишкова в кабинет. Васька олицетворял физическую силу. Конвой замыкал Калошкин, едва

выпутавшийся из паутины подполья. В руках зажата полированная коробочка с блестящими

на крышке лампами.

Перед Антоном Семеновичем Ишков стоял, безвольно опустив руки и голову, бледный и безжизненный.

— И ты знатный командир?

— Я! — отрешенно хрипнул Ишков, не поднимая глаз и понимая вопрос в прямом

смысле.

— Убирайся из коммуны вон — немедленно!

Две шеренги образовали молчаливый проход. Кто-то открыл дверь. Ишков шел по

коридору деревянными ногами, не поднимая глаз. Перед ним открыли дверь и закрыли

навсегда.

Калошкин, спрятавшись за оконной шторой, вздрагивал худыми плечиками, тихо

подвывая в невыразимом горе. Изгнание из коммуны — явление чрезвычайно редкое, наказание за тяжкие провинности тех, кто достиг высокого положения и потерял доверие

коллектива.

К счастью, таких почти не было.

Наши товарищи привезли радостную весть. Они успешно сдали экзамены в военное

училище. В кабинете Антона Семеновича людно. Вошли все четверо, построились, и, старшина группы, по-настояшему, как требует воинский устав, доложил:

— Товарищ начальник коммуны! Курсанты Харьковского артиллерийского училиша

Фролов‚ Никалютин, Алексеевко и Мэндэ прибыли прощаться.

Отдав честь, Антон Семенович вышел из-за стола, пожал им руки, по-отечески

прижал каждого к груди и взволновано сказал:

— Поздравляю вас с высокой честью. Спасибо, что не подвели. Верю и надеюсь, что

будете настоящими богами артиллерии.

По его жесту все сели кто где мог. Кто знает, какие чувства испытывал в это время

Антон Семенович? Отрывалась часть его самого. Это уже не было коммунарской игрой в