Большие надежды (без указания переводчика)

И теперь еще я убжденъ, что мн оставалось или убить тряббовскаго мальчишку, или снести оскорбленіе. Побить же его тогда на улиц, или потребовать у него въ удовлетвореніе мене, чмъ жизни, было бы унизительно для меня. Сверхъ того, онъ былъ неуязвимъ; увертываясь какъ змя, онъ съ презрительнымъ хохотомъ проскользалъ между ногъ. Однако, я на слдующій же день написалъ мистеру Тряббу, что мистеръ Пипъ будетъ принужденъ не имть съ нимъ боле никакого дла, если онъ до такой степени не уважаетъ публики, что держитъ у себя такого негодяя, заслуживающаго порицаніе всякаго благонамреннаго человка.

Дилижансъ съ мистеромъ Джаггерсомъ подъхалъ во-время; я занялъ свое мсто и достигъ Лондона въ исправности, но нельзя сказать въ цлости, потому-что сердце мое было не на мст. Пріхавъ въ Лондонъ, я поспшилъ отправить Джо бочку устрицъ и трески (въ вид вознагражденія за то, что я у него не побывалъ) и затмъ поспшилъ въ Барнарду.

Гербертъ сидлъ за обдомъ, состоявшемъ изъ холодной говядины, и очень обрадовался моему возвращенію. Я почувствовалъ необходимость повдать тайну своего сердца своему другу и товарищу. Я отправилъ своего грума въ театръ, такъ-какъ нечего было и думать объ откровенности, пока Пеперъ былъ рядомъ: ибо замочная скважина доставляла ему возможность почти-что присутствовать въ гостиной. Подобныя уловки, къ которымъ я прибгалъ, чтобы занять его, ясне всего доказываютъ мое собственное рабство. Образцомъ того, до чего можетъ дойти человкъ въ такой крайности, можетъ служить фактъ, что я иногда посылалъ его въ Гайдъ-паркъ посмотрть который часъ…

Пообдавъ, мы услись около камина.

— Милый Гербертъ, сказалъ я, обращаясь къ нему:- я имю теб сообщить нчто очень-важное.

— Милый Гендель, отвчалъ Гербертъ: — я покажу себя достойнымъ твоего доврія.

— Я теб скажу нчто, касающееся меня и еще одного посторонняго лица.

Гербертъ, скрестивъ ноги, сталъ смотрть на огонь, и видя, что я нсколько минутъ молчу, вопросительно взглянулъ на меня.

— Гербертъ, сказалъ я, кладя руку ему на колни: — я люблю… я обожаю… Эстеллу.

Гербертъ вмсто того, чтобъ изумиться, очень-хладнокровно отвчая:

— Хорошо! Ну?

— Хорошо, ну! Не-уже-ли это все, что ты мн скажешь?

— Я хочу сказать, что дале? отвчалъ Гербертъ: — на столько я и самъ знаю.

— Ты почему знаешь? спросилъ я.

— Почему знаю? Отъ тебя же узналъ.

— Я никогда теб не говорилъ.

— Не говорилъ мн! Ты никогда мн не говоришь, когда стрижешь себ волосы, я и безъ тебя знаю. Ты всегда ее обожалъ, съ тхъ поръ, какъ я съ тобою познакомился. Ты привезъ свою любовь вмст съ чемоданами. Да ты мн говорилъ объ этомъ круглый день. Разсказывая свою исторію, ты прямо сказалъ, что началъ обожать ее съ перваго свиданія, еще очень-молодымъ мальчикомъ.

— Ну, хорошо, отвчалъ я, услышавъ это въ первый разъ, и не безъ удовольствія: я никогда не переставалъ обожать ее. И теперь она воротилась еще прекрасне и восхитительне чмъ когда. Я ее видлъ вчера. И если я прежде ее обожалъ, то теперь обожаю еще вдвое.

— Счастливецъ же ты, Гендель, отвчалъ Гербертъ: — что тебя прочатъ для нея. Не дотрогиваясь запрещенныхъ вопросовъ, мы можемъ съ тобою сказать, что не мало не сомнваемся въ этомъ послднемъ факт. А знаешь ли ты, что думаетъ Эстелла о твоей нжной страсти?

Я угрюмо покачалъ головою.

— О! она обо мн и не думаетъ.

— Потерпи, милый Гендель, сказалъ Гербертъ: — время не ушло. Но ты еще что-то хочешь сказать?

— Мн стыдно сказать, отвчалъ я: — а вдь говорить же не гршне, чмъ думать. Ты называешь меня счастливцемъ. Конечно, я счастливецъ. Вчера еще былъ мальчишка, ученикъ кузнеца, а сегодня, ну… какъ бы себя назвать.

— Назови хоть добрымъ малымъ, если ты хочешь что-нибудь сказать, отвчалъ Гербертъ, улыбаясь и ударяя меня по рук:- добрый малый, въ которомъ странно соединяется смлость съ нершительностью, горячность съ осторожностью, жажда дятельности съ лнью.

Я остановился на минуту, чтобъ обдумать, дйствительно ли характеръ мой состоитъ изъ такой смси качествъ. Вообще, я признавалъ справедливымъ этотъ анализъ и полагалъ, что не стоитъ возражать.

— Когда я спрашиваю, какъ себя теперь называть, Гербертъ, продолжалъ я:- я намекаю на то, что теперь занимаетъ мои мысли. Ты говоришь: я счастливъ. Я знаю, что я самъ ничего не сдлалъ для своего возвышенія въ свт; все это дло счастья. Поэтому, конечно, я большой счастливецъ. Но когда подумаю объ Эстелл…

— А когда жь ты не думаешь о ней? перебилъ меня Гербертъ, не сводя съ меня глазъ.

— Ну, такъ, милый Гербертъ, я не могу выразить, какъ я чувствую себя зависимымъ отъ сотни случайностей. Не дотрогиваясь запрещенныхъ вопросовъ, я могу все-таки сказать, что вс мои надежды основаны на постоянств одного лица (конечно, никого не называя). Какое неизвстное и неопредленное положеніе, едва туманно предугадывать, въ чемъ-состоятъ мои надежды!

Говоря эти слова, я облегчилъ свою душу отъ бремени, давно-тяготившаго меня, особливо со вчерашняго вечера.