Большие надежды (без указания переводчика)

Ея красивое платье до-сихъ-поръ тащилось по земл. Она теперь подняла его одной рукой, а другою легко оперлась на мое плечо. Мы еще два или три раза обошли вокругъ заросшаго сада и онъ мн показался весь въ цвту. Будь зеленыя и желтыя травки въ трещинахъ старой стны самыми рдкими цвтами, он не могли бы имть боле прелести въ моихъ воспоминаніяхъ.

Между нами не было несообразности въ лтахъ, которая могла бы служить намъ преградою. Мы были почти ровесники. Но неприступный видъ, придаваемый ей красотою и обращеніемъ, отравлялъ мое блаженство, несмотря на внутреннее убжденіе, что наша покровительница предназначала насъ другъ другу. Наконецъ, мы воротились домой и тамъ я узналъ съ удивленіемъ, что мой опекунъ приходилъ повидаться съ миссъ Гавишамъ по одному длу и возвратится къ обду. Въ комнат, гд стоялъ покрытый гнилью столъ, были зажжены старые канделябры и миссъ Гавишамъ сидла въ своемъ кресл, ожидая меня.

Когда мы стали описывать старинные круги около развалинъ свадебнаго пирога, мн показалось, что вслдъ за кресломъ я уходилъ въ прошедшее. Но въ этой мрачной комнат, рядомъ съ этимъ трупомъ, будто возставшимъ изъ гроба, Эстелла казалась еще прекрасне и плнительне, и я былъ очарованъ сильне, чмъ когда-нибудь.

Приближалось обденное время и Эстелла оставила насъ, чтобъ приготовиться къ столу. Мы остановились у средины длиннаго стола и миссъ Гавишамъ, протянувъ свою сухую руку, положила ее на пожелтвшую скатерть. Эстелла оглянулась на порог комнаты и взглянула назадъ черезъ плечо; миссъ Гавишамъ послала ей рукою поцалуй съ такимъ страстнымъ взглядомъ, что онъ невольно привелъ меня въ ужасъ.

Когда Эстелла вышла и мы остались вдвоемъ, она обратилась ко мн и спросила шопотомъ:

— Что, она хороша, стройна, граціозна? Нравится она теб?

— Она должна нравиться всякому, кто ее знаетъ, миссъ Гавишамъ.

Обхвативъ одной рукой мою шею, она, сила въ кресл, пригнула мою голову въ своей.

— Люби, люби ее! Какъ она съ тобой обращается?

Прежде, нежели я усплъ отвтить (если только я могъ отвтить что-нибудь на такой трудный вопросъ) она повторила:

— Люби, люби ее! Если она станетъ отличать тебя — люби ее. Если она будетъ оскорблять тебя — люби ее. Если она будетъ раздирать твое сердце на части, и чмъ старше ты станешь, чмъ глубже будутъ раны — все жь люби, люби ее!

Я никогда не слыхивалъ словъ, произнесенныхъ съ такимъ жаромъ. Я чувствовалъ, какъ мускулы ея сухой руки, обхватившей мою шею, наливались кровью отъ о владвшаго ею волненія.

— Слушай, Пипъ! Я приняла ее къ себ, чтобъ ее любили. Я выростила и воспитала ее, чтобъ ее любили. Я довела ее до того, что она теперь, все затмъ, чтобъ ее любили — люби ее!

Она повторяла послднее слово довольно-часто, такъ что нельзя было смшать его съ какимъ-нибудь другимъ; но если бы это слово, вмсто любви, выражало ненависть, отчаянье, мщеніе, проклятіе, она не могла бы произнести его боле страшнымъ голосомъ.

— Я скажу теб, продолжала она тмъ же отрывистымъ, страшнымъ шопотомъ:- что такое истинная любовь: это слпая, безотчетная преданность, самоуниженіе, это совершенная покорность, вра и надежда, вопреки самому себ, это, наконецъ, полная отдача души и сердца любимому человку — что сдлала я!

Дойдя до этого, она испустила дикій крикъ; я обхватилъ ее за талію, потому-что она встала съ кресла и бросилась впередъ, какъ-будто желая ударяться объ стну и пасть мертвою.

Все это произошло въ одно мгновеніе. Усадивъ ее въ кресло, я почувствовалъ знакомый мн запахъ душистаго мыла и, оглянувшись, увидлъ въ комнат своего опекуна.

Я, кажется, не говорилъ еще, что онъ постоянно носилъ шелковой носовой платокъ внушающихъ размровъ, который игралъ большую роль въ его ремесл. Я видалъ, какъ онъ смущалъ кліента или свидтеля тмъ, что торжественно развертывалъ свой платокъ, какъ бы собираясь немедленно высморкаться, но потомъ останавливался, зная, что не успетъ это сдлать, прежде нежели кліентъ или свидтель проговорится. Когда я увидлъ его въ комнат, онъ держалъ свой знаменательный платокъ въ обихъ рукахъ и глядлъ на насъ. Встртивъ мой взглядъ, онъ ясно высказалъ тмъ, что остался на нсколько минутъ молча въ этой же поз: «Не-уже-ли? Странно!» и затмъ, съ необыкновеннымъ успхомъ, обратилъ свой платокъ къ настоящему его назначенію.

Миссъ Гавишамъ примтила его въ одно время со мной; она, какъ и вс вообще, боялась его. Она сдлала сильную попытку оправиться и пробормотала, что онъ аккуратенъ, какъ всегда.

— Аккуратенъ какъ всегда, повторилъ онъ, подходя къ намъ ближе. — Какъ ваше здоровье, Пипъ? Хотите, чтобъ я прокатилъ васъ кругомъ комнаты, миссъ Гавишамъ? Итакъ вы здсь, Пипъ?

Я сказалъ ему, что миссъ Гавишамъ желала, чтобъ я пріхалъ повидаться съ Эстеллой. На это онъ замтилъ:

— Да, очень красивая двушка!

Потомъ, онъ одною рукою сталъ толкать передъ собою кресло съ миссъ Гавишамъ, а другую опустилъ въ карманъ панталонъ, какъ-будто карманъ этотъ былъ наполненъ тайнами и онъ хотлъ ихъ удержать.

— А что, Пипъ, часто ли вы видали миссъ Эстеллу прежде? сказалъ онъ, длая привалъ.

— Какъ часто?

— Да, сколько разъ. Десять тысячъ, что ли?