Большие надежды (без указания переводчика)

Благородный юноша былъ очевидно непослдователенъ въ своей игр: онъ въ одно и то же время представлялся искуснымъ морякомъ, кочующимъ актеромъ, могильщикомъ, священникомъ и самымъ необходимымъ лицемъ на придворномъ турнир, ибо опытный глазъ его безошибочно опредлялъ достоинство каждаго удара. Это повело къ всеобщему предубжденію противъ него, разразившемуся величайшимъ негодованіемъ, (въ вид мтко пущеныхъ орховъ), когда его открыли въ облаченіи священника и онъ отказался отслужить отходную. Что касается до Офеліи, то она страдала такимъ тихимъ сумасшествіемъ, что, когда въ послдствіи она сняла свой блый кисейный шарфъ и, сложивъ, уложила въ могилу, какой-то нетерпливый зритель, долго охлаждавшій свой горячій носъ о чугунную ршетку райка, завопилъ: «Ну, ребенка схоронила, теперь можно и поужинать!» Выраженіе во всякомъ случа крайне-неприличное.

Вс эти обстоятельства обрушились на моего несчастнаго согражданина. Всякій разъ, какъ нершительному принцу случалось предложить себ вопросъ или выразить сомнніе, публика спшила выручить его изъ затрудненія. Такъ, на вопросъ, «благородне ли внутренно страдать»? одни кричали въ отвтъ «да», другія «нтъ», наконецъ, третьи, клонившіеся въ ту и другую сторону, говорили, «а ну его, по-боку», и возникало цлое парламентское преніе. Когда онъ спросилъ, что длать людямъ, которые, какъ онъ, пресмыкаются между небомъ и землею? его стали поощрять криками: «слушайте, слушайте!» Когда онъ явился съ чулкомъ на ног въ безпорядк (безпорядк, выраженномъ, какъ обыкновенно, аккуратною складкою, сдланною вроятно утюгомъ), послышался разговоръ о блдности обнаженной ноги его, и о томъ, была ли тнь короля тому причиной, или нтъ. Когда онъ взялъ свитокъ лтописей, очень похожій на черную флейту, переданную изъ оркестра, вс обратились къ нему съ единодушной просьбою сыграть «Rule Britania». Когда онъ обратился въ музыканту съ наставленіемъ, не такъ безжалостно драть уши, сердитый зритель угрюмо возразилъ: «да и вы того не длайте, вы гораздо хуже его!» Я, къ сожалнію, долженъ сознаться, что громкій хохотъ привтствовалъ мистера Уопселя при каждомъ изъ этихъ пасажей.

Но самыя горестныя испытанія ожидали его на кладбищ, представлявшемъ какой-то первобытный лсъ съ церковью, боле похожею на прачечную, съ одной стороны, и вертящеюся калиткой, съ другой. Мистеръ Уопсель явился въ почтенной черной шинели; какъ скоро онъ показался у калитки, кто-то изъ зрителей дружески обратился къ могильщику со словами:

— Не глазй, любезный! Вонъ самъ подрядчикъ пришелъ взглянуть на твою работу!

Возвративъ черепъ могильщику, посл длиннаго нравоученія, мистеръ Уопсель вытянулъ изъ-за пазухи чистый платокъ и обтеръ себ руки; я думаю, что въ столь образованной стран мистеръ Уопсель ршительно не могъ поступить иначе; однако, и этотъ чистоплотный и вполн-невинный поступокъ не обошелся безъ крика: «Человкъ, салфетку!» со стороны публики. Появленіе покойника подъ видомъ пустаго чернаго ящика, съ котораго, на бду, еще свалилась крышка, было поводомъ къ всеобщему веселью; веселье это еще усилилось открытіемъ какой-то неприличной личности въ числ носильщиковъ. Радость и веселье сопровождали каждый шагъ мистера Уопселя въ борьб съ Лаэртомъ на краю сцены и могилы, и утихли только посл того, какъ онъ сбросилъ короля съ кухоннаго стола, и самъ постепенно скончался, начиная съ пятокъ.

Сначала, мы пытались было хлопать мистеру Уопселю, но попытки наши оказались тщетными и, поневол, пришлось отъ нихъ отказаться. Потому, намъ оставалось только сожалть о немъ и, не смотря на то, хохотать до упаду. Я, противъ воли, смялся во время всего представленія, такъ оно было потшно; но въ душ я былъ убжденъ, что игра мистера Уопселя была дйствительно не дурна; и то не по старой памяти, а собственно потому, что онъ произносилъ свою роль очень-медленно и уныло, съ какими-то неестественными переливами голоса, однимъ словомъ такъ, какъ никогда никто не выражался, ни при какихъ обстоятельствахъ жизни или смерти. Когда трагедія кончилась и его вызвали и освистали, я сказалъ Герберту: «Уйдемъ скорй, не то, пожалуй, съ нимъ повстрчаемся».

Мы спустились по лстниц съ возможною, но увы, безполезною поспшностью. У дверей стоялъ человкъ жидовской наружности, съ необыкновенно густо-намазанными бровями; онъ высмотрлъ меня въ толп и, когда мы проходили мимо, остановилъ насъ словами:

— Мистеръ Пипъ съ пріятелемъ?

Мы подтвердили его предположеніе.

— Мистеръ Уолденгаверъ, сказалъ человкъ жидовской наружности: — желалъ бы имть честь….

— Уолденгаверъ? повторилъ я, пока Гербертъ шепнулъ мн на ухо: «вроятно Уопсель».

— Да! воскликнулъ я: — чтожь вы насъ проведете?

— Въ двухъ шагахъ отсюда, пожалуйте, и онъ повелъ насъ по боковому корридору, потомъ вдругъ спросилъ, оглянувшись: — а каковъ онъ былъ навзглядъ? Я его одвалъ.

Право, не знаю, на что онъ походилъ, если не на факельщику, съ добавкою большаго датскаго солнца, или звзды, висвшей на голубой лент у вето на ше, будто клеймо какого-то чудовищнаго страховаго общества. Но я, разумется, отвтилъ, что костюмъ его былъ безукоризненъ.