Большие надежды (без указания переводчика)

Дйствительно, съ самого полученія письма я былъ какъ-то самъ не свой. Письмо это, посл утреннихъ заботъ и усталости, причиненныхъ запискою Уемика, хотя давно уже ожидаемою, совсмъ вскружило мн голову. Теперь, сидя въ дилижанс я началъ удивляться, зачмъ я ду и обдумывать не лучше ли остановить экипажъ и воротиться домой, ибо какъ-то странно слушаться анонимнаго письма; однимъ словомъ, я находился въ нершительномъ положеніи, свойственномъ человку, котораго засуетили. Но имя Провиса, упомянутое въ письм, брало верхъ радъ всмъ и уничтожало всякое колебаніе. Я разсуждалъ теперь самъ съ собою, хотя почти безсознательно, что еслибъ его постигло какое-нибудь несчастіе, вслдствіе моей нершимости, то я никогда не простилъ бы себ этого.

Пока мы хали, уже стемнло, и дорога показалась мн очень длинною и скучною, ибо изнутри ничего не было видно, а снаружи я не могъ сидть по причин моихъ ранъ. Нарочно не зазжая въ Синій Вепрь, я остановился въ какомъ-то маленькомъ трактирщик и заказалъ себ обдъ. Пока его готовили, я пошелъ въ Сатис-Гаусъ, чтобъ освдомиться о миссъ Гавишамъ: мн сказали, что она все еще очень-больна, хотя и чувствуетъ себя не много полегче прежняго.

Трактиръ, въ которомъ я остановился, былъ когда-то частью стариннаго монастыря, и осьмиугольная комната, отведенная мн, очень походила на церковную купель. Такъ-какъ я не могъ съ больною рукою рзать мясо, то старикъ трактирщикъ, съ большой лысиной на голов, долженъ былъ рзать за меня. Это обстоятельство возбудило между нами разговоръ, и мой хозяинъ былъ такъ добръ, что разсказалъ мн мою собственную исторію, конечно, украсивъ ее народнымъ поврьемъ, что Пёмбельчукъ былъ моимъ первымъ благодтелемъ и основателемъ моего счастія.

— Вы знаете этого молодаго человка? спросилъ я.

— Знаю ли я его? Да, кажется, съ-тхъ-поръ, что его чуть-чуть отъ земли было видно.

— Прізжаетъ онъ когда-нибудь въ свой родный городъ?

— Какъ же, отвчалъ трактирщикъ: — прізжаетъ по временамъ повидаться съ своими, знакомыми, что поважне, и не обращаетъ никакого вниманія на человка, можно сказать, выведшаго его въ люди.

— Кто жь этотъ человкъ?

— Тотъ, о которомъ я говорилъ, мистеръ Пёмбельчукъ.

— А онъ ни кому другому не оказываетъ подобной же неблагодарности?

— Вроятно бы оказывалъ, еслибъ было кому, отвчалъ трактирщикъ. — А теперь некому, потому-что одинъ Пёмбельчукъ его облагодтельствовалъ въ дтств.

— Это Пёмбельчукъ самъ говоритъ?

— Самъ! Да на кой чортъ это ему самому говорить, только слова тратить по пустому.

— Однакожь, онъ говоритъ?

— У человка кровь кипитъ, когда послушаешь, какъ онъ объ этомъ разсказываеть, сэръ.

Я невольно подумалъ. «А Джо, добрый Джо, ты врно никогда не говоришь объ этомъ. Ты, который меня столько любишь и страдаешь отъ моей неблагодарности, ты никогда не жалуешься! И ты милая, милая Бидди, вдь, и ты никогда не жалуешься!»

— Вашъ апетитъ, кажется, пострадалъ такъ же отъ вашего несчастія, сказалъ трактирщикъ, поглядывая на мою подвязанную руку. — отвдайте-ка, вотъ этотъ кусочекъ, онъ будетъ помягче.

— Нтъ, благодарствуйте, отвчалъ я, отодвигаясь отъ стола въ огню. — Я боле не могу сть. Уберите, пожалуйста.

Я никогда еще не былъ такъ пораженъ своею неблагодарностью къ Джо, какъ теперь, узнавъ всю наглость подлеца Пёмбельчука. Чмъ хуже казался мн теперь Пёмбельчукъ, тмъ лучше становился Джо; чмъ подле Пёмбельчукъ, тмъ благородне становился Джо въ глазахъ моихъ.

Сидя передъ огнемъ часа два, я чувствовалъ, что совершенно смирился сердцемъ. Наконецъ, бой часовъ словно разбудилъ меня, я вскочилъ все еще полный сожалнія и раскаянія. Я накинулъ на себя сюртукъ и вышелъ изъ трактира. Еще передъ тмъ, я обшарилъ вс карманы, чтобъ перечесть еще разъ таинственную записку, но не нашелъ ее. Вроятно, я обронилъ ее въ дилижанс, и это меня не мало безпокоило. Я тмъ не мене очень-хорошо зналъ, что назначенное свиданіе должно произойдти въ шлюзномъ домик на болотахъ, ровно въ девять часовъ вечера. Такъ-какъ теперь нельзя было ни минутки терять, то я и отправился прямо на болота.

LIII

Ночь была очень темна, несмотря на полный мсяцъ, который только-что выплывалъ на небосклон, когда я, миновавъ вс изгороди, очутился на открытыхъ болотахъ. За ихъ чернющею полосою извивалась узкая лента яснаго неба, едва вмщавшая въ себ багровую луну. Чрезъ нсколько минутъ она исчезла и скрылась въ густыхъ облакахъ, застилавшихъ все небо.

Унылый втеръ наввалъ тоску, и болота казались угрюме обыкновеннаго. Человку, незнакомому съ этою мстностью, они показались бы невыносимыми, и на меня даже они произвели такое тяжелое впчатленіе, что я уже началъ колебаться не возвратиться ли мн назадъ. Но мн болота были хорошо знакомы, я бы нашелъ дорогу и не въ такую ночь, а потому и не думалъ отступать, когда разъ зашелъ такъ далеко. Итакъ, я какъ началъ, такъ и продолжалъ свой путь совершенно противъ желанія.

Я шелъ не по направленію, которое вело къ кузниц, не по направленію, по которому мы преслдовали каторжниковъ. Я шелъ все время спиною къ отдаленному понтону и видлъ старинные сторожевые огни, только черезъ плечо.