Большие надежды (без указания переводчика)

Стоять въ темномъ, таинственномъ корридор незнакомаго дома и кликать по имени гордую, молодую барышню, которой не было ни видно, ни слышно, стоило, въ своемъ род, представленія на заказъ, тмъ боле, что я очень-ясно сознавалъ, что кричать такимъ образомъ: «Эстелла!» на весь домъ, было крайне-непозволительною вольностью. Наконецъ она отозвалась и свча ея показалась, какъ звздочка, въ конц темнаго корридора.

Миссъ Гавишамъ позвала ее къ себ и надла ей ожерелье изъ драгоцнныхъ камней сперва на-блую ея шейку, потомъ на каштановую головку.

— Это твоя собственность, моя милая, оно хорошо теб пригодится. Сдлай мн удовольствіе, поиграй въ карты съ этимъ мальчикомъ.

— Съ этимъ мальчикомъ? Да, вдь, это просто мужицкій мальчишка!

Мн показалось — но это было бы слишкомъ странно — что миссъ Гавишамъ сказала, «ну, ты сокрушишь ему сердце».

— Во что ты играешь, мальчикъ? спросила у меня Эстелла съ величайшимъ презрніемъ.

— Только въ дурачки, миссъ.

— Оставь его въ дуракахъ, сказала миссъ Гавишамъ.

Мы услись играть въ карты.

Тогда только я замтилъ, что все въ комнат давнымъ-давно остановилось вмст съ часами. Я замтилъ, что миссъ Гавишамъ положила ожерелье на столикъ на то же мсто, откуда взяла его. Пока Эстелла сдавала, я опять взглянулъ на столикъ и примтилъ, что нкогда блый, теперь пожелтевшій башмакъ былъ не надванъ. Я опустилъ глаза и увидлъ, что на необутой ног былъ чулокъ, нкогда блый, теперь пожелтвшій, истоптанный въ лохмотья, и поблекшее подвнечное платье не напоминало бы такъ саванъ, а фата смертную пелену, еслибы не этотъ застой и неподвижность кругомъ.

Миссъ Гавишамъ, пока мы играли, сидла, какъ трупъ, въ своемъ бломъ плать съ отдлкою будто изъ бумажнаго пепла. Я въ то время не слыхалъ еще о давно-похороненныхъ тлахъ, которыя разсыпаются въ прахъ въ ту минуту, когда до нихъ коснутся; съ-тхъ-поръ мн часто приходила въ голову мысль, что отъ прикосновенія солнечнаго луча и она разсыпалась бы въ прахъ.

— Онъ валета зоветъ хлапомъ, этотъ мальчишка! презрительно сказала Эстелла прежде, чмъ мы кончили первую игру. «И что у него за грубыя руки! И что за толстые сапоги!»

Мн прежде никогда не приходило въ голову стыдиться своихъ рукъ, но теперь я началъ считать ихъ самою неприличною парою. Ея презрніе было такъ сильно, что заразило и меня.

Она выиграла, и я сталъ сдавать, но засдался, какъ и легко было ожидать, когда она высматривала, не ошибусь ли я: она тотчасъ объявила, что я неловкій, мужицкій мальчишка.

— Ты ничего о ней не говоришь, замтила мн миссъ Гавишамъ, слдя за нами. Она столько неиріятностей наговорила теб, а ты о ней ничего не говоришь. Что ты о ней думаешь?

— Я бы не хотлъ сказать, запинаясь, промолвилъ я.

— Скажи мн на-ухо, произнесла миссъ Гавишамъ, нагнувшись.

— Я думаю, что она очень горда, сказалъ я шопотомъ.

— А еще что?

— И что она очень-хорошенькая.

— А еще что.

— И очень-дерзка. (Эстелла въ ту минуту смотрла на меня съ величайшимъ отвращеніемъ).

— А еще что?

— Я бы желалъ идти домой…

— И боле никогда не видать ея, не смотря на то, что она такая хорошенькая?

— Я этого не говорю; а только желалъ бы идти домой теперь.

— Ты скоро уйдешь, сказала миссъ Гавишамъ. Кончай игру.

Еслибъ не роковая улыбка вначал, я былъ бы увренъ, что она не въ состояніи улыбнуться. Голова ея опустилась и лицо получило унылое, сонное выраженіе; вроятно, съ того дня, когда все вокругъ остановилось, казалось, ничто не въ силахъ было оживить его. Грудь ея опустилась, ввалилась, такъ-что она сидла сгорбившись; голосъ ея опустился такъ низко, она говорила тихо, съ какимъ-то предсмертнымъ хрипньемъ; вообще вся она, казалось, опустилась душой и тломъ, будто подавленная какимъ-то тяжкимъ ударомъ.

Мы доиграли игру и Эстелла опять оставила меня дуракомъ. Но, несмотря на то, что она выиграла вс игры, она съ неудовольствіемъ бросила карты на столъ, будто гнушаясь тмъ, что выиграла ихъ у меня.

— Когда бы теб снова придти? сказала Миссъ Гавишамъ: — дай я подумаю.

Я хотлъ-было ей напомнить, что былъ четверкъ, но она остановила меня тмъ же нетерпливымъ движеніемъ пальцевъ правой руки.

— Ну, ну! Я ничего не знаю о дняхъ недли, ничего не знаю о мсяцахъ въ году. Приходи чрезъ шесть дней — слышишь ли?

— Слушаю, сударыня.

— Эстелла, проводи его внизъ. Дай-ему чего-нибудь пость и пускай-себ погуляетъ и ознакомится съ мстомъ, пока стъ. Иди, Пипъ,

Я, какъ взошелъ, такъ и сошелъ внизъ вслдъ за свчкою Эстеллы. Она поставила ее на то же мсто, гд мы нашли ее при вход. Прежде чмъ она отворила боковую дверь, я какъ-то безсознательно былъ убжденъ, что уже ночь на двор. Внезапный потокъ дневнаго свта совершенно смутилъ меня, мн показалось, что я нсколько часовъ пробылъ въ темнот.

— Дожидайся меня тутъ, мальчикъ, сказала Эстелла и, закрывъ за собою дверь, исчезла.

Я воспользовался тмъ, что остался наедин, чтобъ осмотрть свои грубыя руки и толстые сапоги. Я ршился непремнно спросить Джо, зачмъ онъ научилъ меня звать хлапомъ карту, которой настоящее имя валетъ, и очень жаллъ, что Джо былъ такъ плохо воспитанъ, иначе и я получилъ бы лучшее воспитаніе.