Большой аргиш

Ермил смотрит в седую пучину с заботой об отцовском добре. Он не знает, что ответить.

«Хорошо ли решил Василий подниматься по дальним воротам? Не лучше ли идти бережными?»

— Я подхожу к твоему, Вася, мнению, — соображал по своему сухопарый Сизых Филипп. — Речной ход ва-лист, но он прямой и глубокий. Только хватит ли нашей силы тянуть? Там ведь злев с огня! А злев всему порогу голова.

Все бросили глаза на бугристый, крутой перегиб Ангары.

— Войдет илимка в злев и присохнет. Что тогда? Глаза вылупай!..

— Хэ! С песней выдернут. Двадцать шесть мужиков и все — от тюрьмы угол. Жилы порвут, а не сдадут… Рыскнем! Быват, не изубытим хозяина.

Голубые глаза Пронячьих блеснули внутренним жаром, отвагой. Сизых поправил подсчет сил.

— В лямках, Вася, у нас пойдет двадцать четыре мужика.

— Да два на придачу. Ермишеньку и лоцмана ты забыл? Они что, не люди?

— А под «бухту»[82] посадишь кого? Полной снастью без «бухты» речным ходом не пройдешь. Провисать снасти будут. Щечить илимку начнешь: сила и вовсе не возьмет. Вразрез быстрей дашь — канаты потонут, прудить начнут. А не ровен час за камень зацепят, ну и… пропало тоГда все.

Василий рискнул остаться на илимке вдвоем, чтобы обеспечить силой и лямку, и лодочку-бухту под середину каната.

Кончен чай-кишкомой. Тягольшики готовы к работе.

— Ну, ребята, — говорил им Пронячьих, — выбирайте под «бухту» от себя двух орлов, не тюлелюев.

— Сами, Вася, знаем, что под бухту уродину не посадишь. По-нашему, туда опричь Акентия с Лизаром никого не найти. Валите, ребята!

Сутулый, грудастый крепыш Елизар с верткими движениями и сероглазый Иннокентий молча принимают решение мира. Их мысли уже на водной пучине. Они распределяют между собой работу.

— Я немного посильнее тебя, Акеша, стало быть я сяду в нос держать снасти, а ты лезь на корму, в правеж.

Тягольщики переправились через Муру, прикрепили к канатам поводки и друг за другом, все двадцать пять человек с Ермилом вместе, влезли в берестяные лямки. Елизар поднял из воды прогрузшую часть каната, заложил ее за уключины, сжал цепкие руки и распер ногами упруг тесовой лодчонки.

— Смотри, Акентий, не давай зевка, когда войдем в бойцы.

Пожилой опытный лямщик, пока есть время, торопится предупредить молодого хозяина об опасности.

— Вода жалости, Ермилушка, не знает. Ежели илим-ка чересчур защечит да бросится в отдер за реку и попрет нас с берега в воду, а нашей силы не будет хватать ее удерживать, — ты сбрасывай с себя лямку. Твое ведь дело с нашим разно. Нам смерть не страшнее жизни.

— Сдава-ай! — не команда звонкогорлого Василия Пронячьих, а комариный писк донесся с кормы. — Филипп, откалывай тихонько шестом нос.

— Сда-ай бечевы-ы!

Тяголыцики помаленьку пятятся. Они следят, когда илимка из устья Муры сплывет вниз кормой и исподволь врежется носом в кипун-порог. Подхватило, бросило.

— Крепись!!

Живой частокол клонится вперед. Лямка стискивает привычные плечи, врезается в напряженные мышцы. Илимка валится от берега. Канат натягивается струной. Черненьким поплавком мчится под ним лодочка-бухта в пенные волны. Елизар впился в канат клещом. Его не видать из-за толкунцов в пене. Иннокентий трусит, плохо орудует веслом с кормы.

— Правь ловче! — бодрит его Елизар, окаченный мокрой пылью. — Задавит лодчонку!..

— Пошел!.. Во-одом!..

И потянулась посудина вперед по вершку. Канат выкручивается из рук Елизара, тянет его с места вон.

— Утопишь, змей!.. Гляди в валы… давай вразрез!.. — кряхтит Елизар, багровый от напряжения.

Илимку мгновенно отбросило от берега саженей на сорок. Она и «бухта» — в самом валу.

— Нажимай!..

Голос Василия из-за рева порога слышен на берегу худо. Но береговая команда слышит по лямке, что порог просит у них силы. Лямщики врастяг, еле ползут. Бешеная вода ломит руль, который наперекор стихии направляет илимку в дальние речные ворота. Илимка вошла в водный слив и как присохла. Знает это Василий по клубку воды за кормой и видит, что лямщики полегли на берегу, как в ветер трава, уцепились руками кто за что мог, чтобы не сдать судно порогу. Ныряет в голкунцах лодочка-бухта. Немеют сильные руки Елизара. Мокрая снасть выкручивается, обжигает на ладонях толстую кожу. Пальцы оторваться готовы. Кипень волн бросает Елизару в колени косматые кудлы. Иннокентий оцепенел с веслом на корме.

Темнеет в глазах лямщиков, стучит в висках. Будто на головах косари отбивают литовки. Душит лямка удавкой. Заложило уши. Глуше шум порога. Но знают все, как один, что нельзя никому сдать ни шагу назад. Берут порог дружным навалом, тяглою дюжбой.

«Не одолеть!» — сомневается Пронячьих.

— По-ше-ел!

— По-шше-ел!! — Подхватывает в один голос с Василием команда Филиппа.

И рванул из последних сил берег. Сыграла с оключин снасть кверху. Не выдержала, захлебнулась бухта-лодчонка, и повис лоскутом Елизар на канате.

— Держись, Елизарка!

Ермила Осиповича в лямке била дрожь За сохранность родительской благодати. Он из последних сил тянул илимку, тянул за доброго мужика и задушенно хрипел лямщикам вслед:

— Тяните, миленькие… тяни-ии…