Большой аргиш

— Диво, Сауд. Мы дедушку проспали! — смеясь сказала Пэтэма.

— Он скоро придет. На кого лает собака?

— Стой… Скрип какой-то… Дерево?

Послышался крик:

— Авонькоо[85]!.. Здорово!

— Ча! Лючаль[86] пришли! Пойдем смотреть.

По моховой дорожке мелькали резвые ноги, мотались косы. На самой опушке леса Сауд с Пэтэмой остановились. Они напрасно бежали. Народ шел к чуму. Первым был Баяты, следом шагал в черном кожане русский, за ним было еще четверо русских, дальше шли Бали, Орбо-ча и с ними толмач Шилькичин.

— Какая забавная на большом люче одежда! Шлепает по ногам. В такой ни зверя, ни птицы не скрасть. По шагу видать, что он на лыжах не ходит! Все красные, как колонки, — сказал Сауд Пэтэме.

— Глаза рысьи, — ответила она и отошла в сторону с дорожки.

Игнатий Федорович догнал и дернул за рукав Калмакова:

— Осип Васильевич, видал девчонку? Цыпка! Без сахару бы съелась, как хрящик!

— Мы-ых! — шлепнул языком Голенков Филипп. — Луток[87] на взлете. Славно бы, Игнатий Федорович!..

Все четверо, думая об одном, захохотали. Великан в черном сощурил по-волчьи глаза и цыкнул:

— Языки подберите!

Сауд не мог налюбоваться коротким двухствольным ружьем на его плече_; Таких ружей — ствол на стволе — он еще не видел. Сауд шел сторонкой и, не отрывая глаз, разглядывал черную коробку, скобу и маленький курочек.

Пэтэма дождалась Дугдаг и вместе с ней пошла к чуму. Она спросила ее, кто эти люча? Дугдаг рассказала в-се, что успела запомнить из слов Шилькичина. Теперь Пэтэма знала, что русский в долгом кожане — купец, второй за ним, маленький лысый — Шагданча, остальные — работники.

Шилькичин сказал, что в вершине Катанги, где он кочует, готова лавка, а против устья реки Тэтэрэ делают вторую лавку. Знает ли это Сауд?

Сели у чума. Баяты велел варить чай и жарить рыбу. Как досадно, что женщинам не придется слушать, о чем будут разговаривать мужчины!

Бали оказался толмачом не хуже Шилькичина и Баяты. Он понимал, чего ищет русский. Он рассказал ему, где больше кочует народу, какая река ниже. И когда возник вопрос, где строить лавку, — Баяты не дал ему подумать, опередил:

— Ниже устья Байкита. Там прямая дорога на Гаинду, на Чуну. Туда будут ходить за покрутой богатые Гаявлята, Соколко. У них много оленей, в лесу — белка, в камнях немало соболя, в гарях — сохатых.

Когда Шилькичин все это перевел Калмакову, ему незачем стало сплывать вниз по Катанге. Калмаков обратился к рабочим:

— Ваш фарт, что попались мне эти уроды. Варите чай, да — в лямку. Потянемся назад к «горницам». Игнатий Федорович, принеси-ка из лодки парочку бутылок старикам.

— Пошли, ребята! — вскочил расторопно Игнатий и закачался на коротких гагарьих ногах.

Калмаков положил через колени винчестер, похлопал по плечу Бали.

— Ты мне, старик, помогал говоркой, я тебя не забуду. Другом будешь моим. Ты тоже, — Калмаков перенес руку на спину Баяты. — Слыхали?

Баяты закачал головой. Бали старался понять разговор и не выражал радости.

— На другой год, весной, тут же вас искать стану. По весенней воде я притащу вам порох, всякий товар и всех покручать буду. Хорошо?

Шилькичин им уже говорил об этом. Не трудно было понять и Калмакова. Бали побаивался, что Баяты разболтался не в меру. Не вышло бы чего худого. Положим, лавка в своих кочевьях — не плохо. Но ведь люча-купцы — это мошка. Они лезут везде, и дымокуром их не испугаешь. Не пришлось бы от них, как от оспы, убегать потом куда попало.

Раздумье Бали прервал Игнатий Федорович, который пришел с водкой.

— О! Шагданча гостинца принес, — обрадовался Шилькичин.

За дорогу он насмотрелся на щедрость русских. На Тэтэрэ тот же лысый Игнашка принес из лодки много вина. Шилькичин это помнит. Но как попал в лодку — не знает. Проснулся в Чамбинском пороге, когда высокая волна сломила на него свой гребень и бросила деревянную лодку в зеленую яму. Тут он пришел в себя. И где ему было знать о том, что на Тэтэрэ Калмаков зала-базил пять тысяч белки, собранной с эвенков за угощение, и им же сдал ее на сохранение.

Шилькичин ждал веселья. Но зашелестел лес, и купец почему-то заторопился.

— Игнатий Федорович, подрепети[88] парусок. На счастье наше ветер низовой идет.

Игнатий ушел. Калмаков передам эвенкам спирт.

— Вот вам, старики, по гостинцу. Весной я пойду на Байкит, тогда много гостить у вас буду. Какой народ увидите, всем говорите: на Катанге пусть сидят, белку берегут, покруту ждут. Ладно ли говорю я?

— Ладно-о! — тянул угодливо Баяты. — Тот пора я берег сидит.

— Крепко ли будет это? Сидор Захарыч, проси-ка у них крепкое слово.

Шилькичину не пришлось толмачить. Баяты предупредил его. Он сам заверял Калмакова: говорил, качал головой, улыбался.

— Пушнины бо-ольше добывайте. На Ангару не ходите. Я вам друг. Калмаков я. Говорите-ка! Кал-ма-ков.

Пэтэма вынесла рыбу. Она воткнула в землю перед Калмаковым вертело, торопясь отойти. Сверкнув рыжинками глаз, он взял ее за руку.

— Стой, красавица!