Большой аргиш

Орбоча прошел в чум к Бали. Топко велел жене приготовить в дорогу Сауду лепешку, сам же снял с вешалов сеть и отнес в лодку. Рауль подпилком наточил пальму и острогу.

— Дедушка, я пришел за тобой, — вздохнул Орбоча.

— Зачем понадобился тебе слепой?

— Дугдаг послала.

— Эко! Стоишь-то где?

— На Комо.

— Стоишь далеконько. В четыре весла к утру дойдем. Пэгэма, собирайся.

К ночи две лодочки отчалили в путь. Гребцы веслами резали густую тень у тихих берегов, из которых тяжелым дымом выжимался туман. Бали еще не разучился работать. Веслить враз с Саудом нужны только руки. Управлять берестянкой хватит одних его глаз.

«Лодка обречена мокнуть, бабы же — мучиться», — думал про себя Бали о Дугдаг, поднимаясь за Саудом на высокий травянистый берег.

Стали подходить к чуму Орбочи. На них загремела собака. На лай вышел худенький Баяты, встретил людей.

— Что доброго на вашем стойбище? — спросил его Бали.

— Подождем, чего ты скажешь, — ответил Баяты. — Хвастать мне, друг, перед тобой нечем. Где Орбоча?

— Отстал. Он едет с Пэтэмой. Мы с дедушкой сильно торопились.

Невеселый Баяты взял руку Бали и повел его дальше.

Сауду нечего было делать в чуме, где мучается женщина. Он вернулся к лодке, чтобы осмотреть знакомое, по рассказам слепого Бали, устье Комо. В тихую воду он заметил сеть, сплавал до первого порожка, вернулся на устье. Сидя в лодочке, он любовался отражением бледнеющей зелени листвягов.

— Давно мучается Дугдаг? — вполголоса спросил Бали друга.

— Два дня. Тяжело идет ребенок, — вздохнул Баяты.

— Эко, тяжело. Крепче корень, крепче расти человек станет. Давай-ка воды, руки маленько мыть буду.

Бали вспомнилось, как мучилась стельная важенка: шел неладно теленок. Он направил рукой плод, и спас мать и теленка. Бали отождествил Дугдаг с важенкой и спокойно вместе с Баяты нырнул в родильный чум.

Он не мог видеть потемневшего лица Дугдаг, но руками установил, что она ослабела, лежит и корчится в потугах. Бали словно помолодел, стал решителен, верток.

— Тащи два чересседельных ремня. Торопись.

Баяты принес ремни.

— Вяжи их к шестам.

Вскоре Дугдаг висела на ремнях вниз животом. Она касалась коленями земли. Теперь Бали мог с нею поступать, как с важенкой.

Приплыли Орбоча с Пэтэмой. Их встретил на реке Сауд.

— Как там? Не знаешь?.. Был в чуме? — спросил угрюмо Орбоча.

— Нет.

Орбоча устало опустил бугроватое лицо и, заплетаясь, пошел в гору. От долгой езды в лодочке под ним качалась земля. Он шел в чум так, как будто не знал, куда и зачем идет.

Пэтэма осталась с Саудом на берегу. Они молча сели на переросшую траву, но и без слов им было хорошо, Пэтэмд сорвала желтеющий листик. Сауд строгал палочку. Над ними цумкал одинокий запоздалый комар.

В коленях Пэтэмы лежало много нащипанных листочков, у Сауда — стружек, когда они враз вскинули руки, потянулись дремотно и засмеялись.

— Будем жарить рыбу да спать. — Пэтэма стряхнула на Сауда листья. — Добывай огонь.

А в это время, как на доброе привидение, удивленная Дугдаг смотрела на слепенького Бали, который завертывал в берестичко послед.

— Дедушка… мне можно… спать? — спросила она тихо.

Эко, спать! — Бали спрятал за себя сверток. — Теперь все будем спать. Спи.

Подоткнутый под чумовый шест ненужный ремень болтался оборванной пуповиной.

Когда ребенок кричит, чтобы ему дали грудь, а мать может его накормить, — о них больше нечего думать. Ребенок у Дугдаг шел в жизнь плечом, он маленько помятый. Но это ничего! Дождь расправляет сильно смятую траву, молоко матери не хуже дождя. Мальчик родился тоненький с удлиненной головой. Чисто щученок. Потому дедушка Баяты и дал внуку имя Гутконча.

Сауд с Пэтэмой ходили с сетями вверх по Комо. Добыли рыбы и помогли этим Орбоче. Собрались плыть домой на Туруку, да пошел холодный с ветром дождь и пришлось заночевать пятую ночь. Уговорились отправиться утром. Старики, не смолкая, говорили о прошлом. Баяты кончит, Бали начинает, потом Орбоча что-нибудь напомнит. Пришлось к слову, вспомнили о богатырях, о войнах с остяками[84] и невольно набрели на остяцкий сказ «Об иголке». Бали, в похвалу своему народу, рассказывал его под раскурку неторопливо.

— Остячка, мать богатыря Пальны, знала, что наши бабы шьют воинам одежду стальной иголкой. Она наказала сыну, когда тот пошел скрадывать чум нашего богатыря Пачеки: «Пальна, убив Пачеки, ты не забудь захватить стальную иголку. Мне легко тогда будет шить тебе броневую одежду, чинить пимы». Смелый, сильный был Пальна, но простоват. И воевал он черемуховой дубинкой. Он, как лисица рябчика, неслышно скрал сонного Пачеки, да палкой убить его не успел. Пачеки выскочил из чума горностаем, ушел в тайгу. Остяк не погнался за ним. Он думал, что эвенк боится его силы и не вернется к жилищу. Пальна стал шариться в турсучках, в постелях. Крепко искал стальную иглу. Он не слышал, когда вернулся из леса Пачеки, подкрался к чуму и заколол Пальну в спину копьем. Потом собрал свое войско и прогнал навсегда остяков с матери Катанги к Енисею.

Погас огонек, перестал лить дождь. Сауд с Пэтэмой ничего не слыхали. Их разбудил выстрел.