Большой аргиш

— Двух. Один жить в чуме не будешь. Белки, как люди. Бывает, в одном гнезде они живут втроем и редко впятером. Зимой сама увидишь. Только эти гнезда не главные. Это так, для ночевок. В них белка живет по одному и по пять дней в каждом. В мороз, когда от еды идти в главное гнездо далеко, она в них ночует.

Сауд всматривался в таежные просветы. Ему хотелось найти и показать Пэтэме хоть одно из двух главных гнезд, в которых белка живет три морозных месяца до весеннего месяца «Шага». Сауд увидел огромный кедр, повел к нему Пэтэму. Подошли. Но густой, не дальше, чем на прыжок белки, примыкающий к кедру лес убедил Сауда, что это не главное гнездо ее трехмесячной жизни в кругу гнезд-времянок, а защитное — хэкинын.

— Пэтэма, тут белка прячется от колонка, горностая, тетеревятника. В это защитное гнездо белка по земле никогда не ходит. Следа к нему на снегу никогда не ищи.

Сауд шел дальше, не торопясь, рассказывал про белку. Пэтэма слушала. Ведь осенью она пойдет добывать белку одна. Весеннюю охоту она знает, да и зима-то не походит на весну. Пусть так. Теперь она видела защитное гнездо, видела гнезда-времянки, и знает, что в кругу их есть два главных гнезда — аначжакана. Сауд не поленился показать, что белка начинает «держать гнездо». Она их поправляет, стало быть, и зимовать будет здесь. Сауд рассказал Пэтэме, что белка в кругу отремонтированных и новых гнезд на холодную пору готовит еду: где положит на сучья грибок, где на моховой бугорок натаскает орехов, реже положит их на «пенек или спрячет в дуплышко на березе. Кончит с этим белка, уйдет далеко от гнезда на всю осень и до морозов будет кормиться на стороне. К морозам вернется жить в гнезда, к запасенной еде и нетронутым шишкам на лесах. С месяца «Шага» оттеплеет, и белка опять начнет бегать, резвиться, жить широко. Там пора любви. Но это уже Пэтэма знает. В ее турсуке на лабазе лежит восемь десятков белки весенней добычи.

— Сауд, саранка! — обрадовалась Пэтэма. — Дай нож, буду копать.

Зашуршали в сухих коробочках, как в бубенчиках, семена. Свалилась высокая бурая дудка. В руках Пэтэмы зажелтела большая луковка.

— Вот другая, — пощелкал ногтем Сауд по высокому стеблю.

Они обтерли с луковиц душистую землю и съели. Сауду понравилась сарана, тогда как Пэтэма сказала, что сарану копать рановато. И в этом Сауду приходилось слушать ее.

Навстречу к ним с тальниковой корою во рту прыгала красно-бурая, белобрюхая белка-горявка. Вдалеке над вершинами деревьев серенькой тучкой, кося голову, летел тетеревятник.

Берегитесь, белки!..

Что-то будет! Топко ушел по-голу гонять сохатых. Ушел раньше, чем это сделал Рауль. Об этом только и разговоров у Этэи.

— Смотрите, Топко на «промысел поднялся! Это хорошо! Пусть Рауль вернется с охоты ни с чем, все равно от Топко получим в ниматчину[89] мяса.

Такой случай дал языкам работу. Даже Дулькумо подсмеивалась над мужем:

— Мой Топко вспомнил, что в тайге еще водятся звери!

— Только отец забыл, мама, когда он добывал сохатых! — добавил Сауд.

— Ничего, мужичок, — заметил на это Бали, сидя в их чуме. — Сохатый не забудет солончаков, охотнику трудно не знать их. Захворал только ты вот напрасно. Скажи, как ты выпал из берестянки?

Сауд сбросил сырой мох с головы и смеясь рассказал, как лодку захлестнула волна и как он, лежа на дне перевернутой берестянки, подгребся к берегу руками.

— Славно пополоскало. Теперь чистый! Ветер, дедушка, виноват! Сауд прокашлялся и добавил: — Сохатых не погоняю, за белкой резвее бегать стану. Калмаков по воде здесь будет. На товары немало понадобится пушнины. О, да мало ли куда мне еще может понадобиться она!

— Да-а! Век один не проживешь, — как будто угадав по лицу сына, тоненьким голоском досказала Дулькумо его мысли. — Не знаешь, кому и за кого выкуп отдавать будешь, а готовить его придется.

Сауд смутился. Бали добродушно рассмеялся.

— Девка шьет свадебный нагрудник, собирает приданое, а парню поневоле на выкуп припасать надо. Одна головешка в костре чадит только. Э, с кем-то моей внучке гореть вместе придется?

— В Бедобе, сказывали бабы, богач Гаиуль готовит за Пэтэму выкуп.

— Эко, сказывали бабы.

Дулькумо видела, как Бали задумался над ее выдумкой и как у Сауда потускнели глаза. У него чуточку отвисла губа, пальцы сучили выщипнутую из постели шерсть.

Дулькумо стало жалко сына. Она знала теперь, за кого ей надо припасать выкуп. Хотя не обязательно знать отцам про детей, на кого заглядываются они, но тут вышло кстати. Дулькумо не жалко за Пэтэму платить выкуп, только бы согласился принять его Бали.

Бали крепко подумал о богатом Гаиуле. Свою бедность он не забыл. А о Сауде передумывать его не заставят. Об уме его каждый день слышит старое ухо, доброту его чувствует желудок. Смешить людей Бали не станет. Нельзя сказать: «Дулькумо, возьми внучку за сына», а придет сама, так…

— Дедушка, может это болтают бабы? — спросила Дулькумо.

— Может. А может правду говорят. А вот что я скажу о Пэтэме и от чьего свата приму за нее «узду согласья» и какому парню с ней отдам всех оленей, — ни бабы, ни мужики не знают.