Большой дом. Пожар

В эту минуту в зал неожиданно входит целая ватага детей под предводительством Омара, который тотчас же чувствует две сильные руки на своих худых плечах. Он поворачивает голову и видит, что сзади стоит феллах. Невозможно пошевелиться. То же происходит и с другими мальчиками. Придется им волей-неволей отказаться от своего намерения: побегать по залу, испуская призывные клики. Эти феллахи — славные люди. Дети следуют их примеру: они слушают. И чем дольше, тем внимательнее. Феллах незаметно разжимает пальцы, его руки кажутся теперь легкими; вскоре Омар перестает их чувствовать — феллах их убрал. Глубокое спокойствие охватывает мальчика. Он сам не знает, когда начал слушать. Но в том, что он слышит, он узнает свои собственные мысли.

«Туземцы соглашаются трудиться только тогда, говорят колонисты, когда умирают с голода. Едва заработав себе на один только день, они из лености бросают работу. Но кто же тогда работает на колонистов? Феллахи. А колонисты их же обкрадывают. Они обкрадывают трудящихся. Такая жизнь не может более продолжаться».

Правильно, думает Омар. Вдруг он вздрагивает: да это же Хамид! Это его голос доносится из глубины зала. Да, это он, это Хамид…

Как странно, право, что нашелся один из наших, чтобы сказать эти слова, объясняющие все, как оно есть, все то, что люди знают и видят, и сказать так спокойно, ясно, без всяких колебаний.

Наше несчастье настолько велико, что оно кажется естественным состоянием народа. Некому было о нем рассказать, некому выступить против зла. По крайней мере, мы так думали. Но люди нашлись, они говорят с нами о нашей жизни и указывают пальцем на зло: «Вот оно». Нам остается только ответить — да. Такие люди сильны. Они образованны и мужественны. Они знают правду, ту самую правду, которая видна и нам. Но у них есть одно преимущество: они могут рассказать о ней, показать ее такой, какова она есть. А мы, даже если и раскроем рот, не найдем нужных слов. Мы еще не научились говорить. Однако это — наша жизнь, мы живем ею изо дня в день. Только мы лучше чувствуем ее за работой, когда идем за плугом, копаем землю мотыгой, собираем фрукты или же взмахом серпа срезаем колосья. Встречая таких вот людей, которые говорят обо всем со знанием дела, а не преподносят всякие небылицы, чтобы нас запутать, мы отвечаем: да, это так. Потому что мы их понимаем. Они правильно судят о нашей жизни. Как же им не верить? Мы узнаем себя в словах этих людей, вот почему мы можем говорить с ними, следовать за ними. Мы можем идти с ними вперед.

Феллахи жили именно так, как говорил Хамид Сарадж. Омар несколько раз бывал в Бни-Бублене с Зхур, сестра которой была отдана замуж в это горное селение. В Верхнем Бни-Бублене земледельцы, в том числе и Кара Али, жили неплохо. Но зато на противоположном склоне… Однажды Омар купался с товарищами в водоеме, в конце усадьбы Кара, среди зелени шелковиц, фиговых и крапивных деревьев. Здесь начиналась тропинка, терявшаяся где-то вдали. Омару неожиданно пришла в голову мысль пойти по ней, чтобы увидеть, куда она приведет. Он думал, что за этими пашнями тянутся другие, но сразу же вышел на дорогу, ведшую в Себду, и попал в Нижний Бни-Бублен. Как правильно говорил Хамид, мужчины, женщины, дети и животные ютились там все вместе в горных пещерах. Над их головами было кладбище, живые обитали под мертвецами.

* * *

Контуры далеких строений вырисовывались на фоне ночного неба в черной рамке открытой двери. Они были так отчетливы, что врезались в мозг. Эта картина вызвала у Омара странное чувство, будто он забыл что-то тяжелое, но оно вот-вот схватит его за сердце, словно притаившаяся боль. Однако позабытое никогда не бывает так страшно, как то, что засело в памяти: ох, это проклятие, которому женщины только что предали его! Собственная жизнь внезапно предстала перед ним во всей своей жестокости. И она суждена ему на веки вечные!

Стояла августовская ночь. Белый холодный отблеск смывал черноту неба. Омар оглядел комнату, сияющую и кое-где темную. Порог купался в лунном свете, который дотянулся до спящих и украдкой лизал их ноги.

Мальчик беспрестанно ворочался с боку на бок на своей подстилке. Он не мог уснуть. Одежда мешала ему. В самую глухую пору ночи все они обычно начинали чесаться. Ногтями подолгу скребли живот, зад, бедра. Едва только наступала темнота, как клопы вылезали из своих щелей и расползались по постелям. И хотя стены были побелены, насекомые всегда в них водились. По нескольку раз за ночь Айни зажигала свет и давила их. Днем на стенах были видны появившиеся после этого бурые следы. Тут ничего нельзя было поделать. Да и без клопов тело вечно чесалось.