Большой формат: экранная культура в эпоху трансмедийности. Часть 1

Впрочем, повествование гомеровских поэм то и дело заставляет забыть слушателей-зрителей о том, что все происходящее, как сказал бы Бахтин, относится к замкнутому, «абсолютному прошлому» [125]. Как раз эффектов завершенности и замкнутости избегают и «Илиада», и «Одиссея». Один из способов размыкания повествования в современность – подключение аудитории к рассказу о событиях не от имени автора-сказителя, вдохновленного Музой, но от имени одного из героев далекой истории. Сквозь всю «Илиаду» проходят пространные рассказы разных действующих лиц, отвлекающие от магистральных сюжетных линий. Рассказы эти образуют своего рода серию отступлений, погружений в другие пласты прошлого по отношению к событиям тех немногих дней Троянской войны, которые описаны в поэме.

В «Одиссее» же мы сталкиваемся, быть может, с первым литературно зафиксированным в европейской традиции героем, обладающем личностной энергией длительного повествования о собственной жизни. Таков Одиссей – именно его рассказ о злоключениях после Троянской войны составляет огромное число строк: в литературно зафиксированном тексте поэмы этот рассказ начинается в главе IX, 9 и продолжается до самого финала главы XII, 454. Не песне Демодока, аэд на пиру у Алкиноя, но выступлению Одиссея на том же пиру отдано значительное время. Пространный монолог Одиссея способен увлечь аудиторию и заставить забыть о том, что это рассказ героя в рассказе поэта-сказителя. Устное автобиографическое повествование Одиссея о реальных событиях его жизни являет собой центр поэмы, ее композиционное ядро.

В финальной части поэмы Одиссей снова разражается долгим рассказом – на сей раз он импровизирует вымышленную автобиографию, повествует о сложной цепочке событий, приведших его на Итаку в рубище, с сумой скитальца и в полном одиночестве. Парадокс заключается в том, что рассказ на пиру у Алкиноя полон фантастического, но имеет статус достоверной, «документальной» истории о происшедшем на пути к дому. А история, поведанная пастуху Евмею, полна похожих на правду деталей. В них аудитория могла узнать типичные, знакомые черты окружающего мира. Однако это чистый вымысел, согласно поэме. В этих двух рассказах, на наш взгляд, уже содержится эмбриональная форма рефлексии о соотношении истинного, достоверного, с одной стороны, и ложного, вымышленного, игрового, с другой стороны, которые могут казаться родственными в силу формального сходства позиций рассказа в рассказе.

В христианской культуре роль большой формы на границе мифологии, религии и искусства играла Библия, представляющая повествование сразу обо всем мире, со времен его сотворения и вплоть до апокалипсиса и Страшного суда. В западной науке активно развивается направление исследования Библии как большого художественного нарратива, важного в своих эстетических параметрах, в развитии сюжета, образах персонажей, построении повествования и пр. [126] Эдел Берлин, в частности, усматривает ряд аналогий библейского повествования с работой кинокамеры в художественном кино. «Повествователь – глаз камеры; мы видим всю историю посредством его видения… он тщательно отбирает то, что „покажет“, включит в рассказ, а что опустит…» [127] Исследователь отмечает взаимное тяготение повествовательных литературных и экранных форм, в отличие от драматических театральных, построенных по-другому, предполагающих неконтролируемый взгляд зрителя, свободно фланирующий по целостности зримой художественной формы. Это во многом точное замечание, хотя внутри управляемого камерой взгляда кинозрителя могут сохраняться и элементы свободного фланирования. Одним словом, есть несомненный резон в нашем обращении именно к литературе в связи с разговором о больших экранных формах.

Показательно, что кинематограф и в первые годы, и на протяжении всего своего существования обращается к Библии и к «Божественной комедии» Данте, стремясь визуализировать хотя бы фрагменты той большой литературной формы, которая создала всеобъемлющие образы божественной вселенной. Экранное искусство как бы наследует у литературы и других искусств жажду всеохватности, потребность в создании такой художественной материи, которая была бы если не равновелика мирозданию – что невозможно – то хотя бы отображала модель мира, кульминационные эпизоды жизни Иисуса и других ключевых фигур христианской мифологии. Магистральными для Нового и Новейшего времени остается скорее созидание больших художественных форм и даже бесконечной череды форм, вычленяемых из безграничных творческих процессов, направленных на постижение природы человека, своего авторского «Я», личностных позиций и взаимоотношений индивида с миром.

Постер многосерийного фильма «Похождения Элен». 1914. Режиссеры Луи Ганье, Джордж Зайц, Леопольд и Теодор Уортоны, авторы сценария Джордж Зайц, Царльз Годдард, Бэзил Дики, Артур Рив.