Большой формат: экранная культура в эпоху трансмедийности. Часть 1

Вспоминаются и многотомные романы с продолжениями Мадлен де Скюдери и Готье де Ла Кальпренеда, популярных авторов XVII века, которых высмеивал Буало, именуя их стилистику «свирепствующей галантностью» [139]. В своем диалоге «Герои из романов» Буало заставил Плутона и Диогена обсуждать безумное поведение высоких героев, ведущих себя в духе галантных романов. Плутон возмущается тем, что Кир постоянно хнычет, а Диоген добавляет: «И еще долго будет хныкать; ведь он добрался только до истории Аглатида и Аместрис. У него впереди девять толстенных томов для этого приятного занятия» [140]. Показательно, что некоторые из модернизированных античных персонажей именуют отдельные уголки преисподней страной Нежности, селением Влюбленности, реками Склонности и Благодарности, совершенно игнорируя тот факт, что находятся в потустороннем мире. Они мыслят исключительно аллегорическими пространственными образами любовных романов, отголоски которых можно будет встретить и в русской литературе XVIII века – к примеру, «Езда в остров любви», вольный перевод Василия Тредиаковского романа Поля Тальмана XVII века.

Мадлен де Скюдери. Неизвестный художник. XVII век.

Галантные романы пользовались грандиозным успехом у публики, жаждущей жить в умозрительном наблюдении за развертыванием любовных историй прекрасных героев и героинь. И, возможно, именно XVII век можно считать тем периодом, когда романное творчество было поставлено на поток, стало адресоваться все более широкой читающей аудитории аристократов и буржуа, создавая слой воображаемой «второй реальности». Эта «вторая реальность» была готова сопровождать и пронизывать всю повседневность, где царствовала далеко не любовь, но нередко прямо противоположные чувства, алчность, прагматизм, категории социального престижа.

В XVIII веке наступает расцвет романа, нередко насчитывающего многие тома, о чем изящно высказывается Пушкин в «Графе Нулине»:

Пред ней открыт четвертый том
Сентиментального романа:
Любовь Элизы и Армана,
Иль переписка двух семей —
Роман классический, старинный,
Отменно длинный, длинный, длинный,
Нравоучительный и чинный,
Без романтических затей [141].

«История Томаса Джонса, найденыша», «Эмилия» и «История приключений Джозефа Эндрюса и его друга Абрахама Адамса» Генри Филдинга, «Памелла, или награжденная добродетель», «Кларисса, или История молодой леди», «История сэра Чарльза Грандисона» Сэмюэла Ричардсона… Писательство в эпоху Просвещения воспринималось в контексте понятия мышления, работы разума. А индивидуальное мышление длится до тех пор, пока существует мыслящий человек. И форма бесконечного романа весьма подходит для воплощения духовно-интеллектуальной жизни автора, родственной развивающемуся долгому повествованию.

В эпоху Ренессанса писательская склонность к обилию предуведомлений, предисловий, авторских отступлений, записок, аннотаций и прочих элементов, нарушающих иллюзию непосредственно развивающегося повествования, была связана во многом с индивидуалистическим пафосом творчества, с пересмотром самого понимания творческого процесса. Для эпохи же Просвещения аналогичное пристрастие к вариативному по форме открытому присутствию автора в романе связано отчасти с потребностью рационализировать процесс сочинительства, а отчасти – играть в рационализацию или ее осознанную отмену, постоянно общаясь с потенциальной аудиторией, как бы ведя мысленный диспут на темы творчества, нравственности, общества и человеческой природы в целом. Закрытая форма таким образом постоянно приоткрывается и закрывается вновь, теснее взаимодействуя с повседневной культурой своего времени.

Одним из самых смелых и парадоксальных решений было многотомное сочинение Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», рисующее биографию героя столь подробно и вместе с тем с огромным количеством отступлений, так что повествование обрывается, когда Тристрам все еще ребенок. Младенчество, детство и процесс рефлексии автора оказались вполне самодостаточной бескрайней «второй реальностью», а не предварением взрослого бытия героя. Целью автора явилось как можно дольше рассказывать историю, а не рассказать ее наконец.

По мере того, как стихийно циркулирующая старинная мифология вытеснялась на периферию социокультурного пространства и все менее активно присутствовала в повседневности, возрастала потребность в заново создаваемой большой «второй реальности», способной служить важным дополнением реального окружающего мира. В романах Нового времени происходит мифологизация современности и нередко – ее намеренное синтезирование с современным типом авторских фантазий, будь то фантазии Свифта, Пикока, Тика, Новалиса или Гофмана. (Подробнее об этом – в статье И. В. Кондакова.)