Борис Парамонов на радио "Свобода" -2011

Тут нужно иметь в виду не героя поэмы Гете, а более общий символ культурной западной эпохи, который предложил Освальд Шпенглер в книге "Закат Европы", назвавший европейскую культуру Нового времени фаустовской. Европейская культурная традиция, по Шпенглеру, отнюдь не однородна, и новая история Запада отнюдь не вырастает из античных корней, это новая мировоззрительная модель. Античный мир, Греция – то, что Шпенглер называет  аполлонической культурой, - строится на идее замкнутого в себе тела, измеряемого рациональным числом, это культура принципиально ограниченного горизонта, замкнутой сферы, как бы далеко ни простирался ее радиус. В греческом языке не было самого слова "пространство". В противоположность этому, фаустовская культура в основе своей обладает интуицией бесконечного пространства, она действует на расстоянии, и недаром создала  дальнобойную артиллерию. Ее идея – не число, а отношение, то есть даже математика в обеих культурах разная. Аполлонические греки – это Эвклидова геометрия, Новое время – аналитическая геометрия Декарта и Лейбниц с анализом бесконечно малых. И – вот ту мы подходим к нашему сюжету – совершенно разное отношение к деньгам в одной и другой культуре: в античности деньги – это монета, в Новое время  деньги - это кредит, то есть невещественное отношение. А это уже идея банка и биржи, идея финансовых спекуляций как чего-то органически присущего фаустовской культуре. Уолл-стрит – отсюда, и Берни Мэдофф отсюда же. Можно сказать, что в деле Мэдоффа фаустовская идея денег претерпела трагический срыв. Культурный феномен реализовался как скандал. Но этот скандал стилистически однороден понятию денег в фаустовской культуре, она чревата такими скандалами, в обычное время выступая в легальной форме господства финансового капитала.  Но это такая форма, которой трудно управлять, она вырывается из рук слабого человека: у него происходит головокружение от пребывания в этих бесконечных фаустовских пространствах, они засасывают его как вакуум. В этом смысле Берни Мэдофф – не только жулик, но и некий страстотерпец  фаустовской культуры.

И вот новейшее примечание к этому сюжету, новейшее его развитие: движение "Займем Уолл-стрит". Его участники смутно чувствуют риски нынешней культуры и как бы порываются в некую античную ретроспективу, в аполлоническое прошлое, в уют стесненного телесного бытия.  Эти хипстеры – а таких в движении подавляющее большинство – ничто иное как реинкарнация древнегреческих киников, так же, как они, без угла, без двора ночевавших на улицах. Интересно, что это уже вторая волна, первая была в 60-е годы. Масштабы реакции пока не те, но характерно само это  повторение. Вряд ли эти пассеисты победят, фаустовская культура сильнее их шумных, но всё же пассивных реакций. Речь идет о перемене типа культуры, а такая вряд ли состоится – весь мир уже включился в этот  процесс и тщится не столько отторгнуть Америку, сколько превзойти ее на ее собственном поле.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/article/24378967.html

* * *

Незнакомый Уэллс

Борис Парамонов: Вышел роман Дэвида Лоджа ''Человек многих талантов'' о Герберте Уэллсе. Уэллса знают или, по крайней мере, знали все, но в России о нем сложилось одностороннее мнение, он известен только как автор научно-фантастических романов, вроде ''Машины времени'' или ''Войны миров''. Между тем он был своеобразным мыслителем, предлагавшим широкую программу социально-культурных реформ и написавшим несколько серьезных философского склада трактатов.

Сначала два слова о самом Дэвиде Лодже. Он писатель скорее комического жанра, его книги – легкая сатира на современный культурный мир, знакомый ему  не понаслышке: Лодж долгие годы – профессор Бирмингемского университета, где читал курс литературной теории. Наиболее признанный его роман – ''Тесный мир'', трактующий космополитический круг интеллектуалов-гуманитариев в бурлескных тонах сексуальной эскапады. Но недавно он сменил жанр – стал писать романизированные биографии писателей: материал, ему профессионально известный. Первой такой книгой был роман ''Автора, автора!'' – о Генри Джеймсе и его неудачных театральных опытах. Книга показалась мне скучноватой: ее материал не дал развернуться Лоджу, ибо никаких сексуальных сюжетов в жизни Генри Джеймса не было, разве что считать его репрессированным гомосексуалистом. Но репрессия – она и есть репрессия, то есть внешне не выявляется. И тогда Дэвид Лодж обратился к Уэллсу, жизнь которого была нескончаемым сексуальным фестивалем. Вот этого мы не знали о знаменитом фантасте, так что чтение новой книги Лоджа оказалось крайне познавательным. Впрочем, необходима оговорка. Нынешний роман резко распадается на две части – часть интеллектуальная и часть сексуальная, и они сопоставлены скорее механически. Страницы, посвященные Уэллсу – писателю и мыслителю, чисто описательны, суховаты и даже как-то протокольны.  Но зато Лодж отыгрался на сюжетах сексуальной биографии Уэллса. Тут было о чем поговорить.