Борис Парамонов на радио "Свобода" -2011

Борис Парамонов: Есть в психоанализе Фрейда такое понятие – ''отец первобытной орды'', полностью доминантная фигура. Клан Кеннеди, конечно, не назовешь ''первобытной ордой'', но была в нем, ощущается некая архаичность, скажем мягче – традиционность, укорененность в почве - почва и кровь, если угодно. Тут и правда Шекспиром пахнет – весь этот сюжет новейшей истории. В подлинно демократическом обществе сохраняются реликты неких основных, я бы даже сказал примордиальных, изначальных сюжетов. Вот этот шекспировский масштаб вводит в сюжет о Кеннеди архетипическую фигура Отца, и Том Уилкинсон сумел донести этот масштаб, эту глубину до зрителя. Он подавил в фильме всех исполнителей, как в жизни Кеннеди-отец подавлял всю свою семью, да и многих других.

Вообще в сюжете семьи Кеннеди слышен рок, что-то глубоко несовременное, анахроничное. Стоит вспомнить не только об убийстве Джона и Роберта, но и о последующих ударах судьбы по этому семейству – сколько там было несчастий и безвременных смертей (самая последняя – гибель Джона – сына президента, с рождения которого начинается фильм). Повторяю: в этом сюжете без Шекспира не обойтись, а какой нынче Шекспир, когда в конце концов дело решает не судьба, не боги, не сверхчеловеческие силы, а избирательный участок, голоса всячески простых людей. Вспомним, что Кеннеди победил Никсона перевесом всего-навсего в шестьсот тысяч голосов. В фильме братья Кеннеди говорят об этом как о некоем задерживающем факторе в дальнейшей их политике, а отец отвечает: у меня не столько денег, чтобы обеспечить ландслэйт. Ланддслэйт – это обрушивание горных пород, на политическом слэнге – победа с громадным перевесом. Так что и отец Кеннеди не такой гигант, чтобы двигать горы.

Может, нам и не надо Шекспиров – лучше с Бритни Спирс, которая пела и плясала на соседнем канале, куда я уходил во время рекламных перерывов в демонстрации фильма о Кеннеди.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/9498095.html

* * *

Сорокин в Америке

Александр Генис: Писатель Владимир Сорокин, которого я, никому не навязывая своего мнения, считаю лучшим прозаиком русской литературы сегодня, пользуется популярностью в странах с тоталитарным опытом – в Германии, Австрии, Японии. Хорошо его понимают и в местах с высоким уровнем коррупции – например, в Мексике. Зато в Америке он известен куда меньше. Из-за этого Сорокину, видимо, перепутав автора с персонажами, в свое время даже отказали в американской визе. Ситуация изменилась, отчасти, надеюсь и потому, что Сорокин стал лауреатом нашей премии ''Либерти'', отчасти, потому что его книги появились в переводе, причем – Джемми Гамбрел, той самой, которая училась у Бродского и чудно перевела Толстую. Мне довезло с Джемми тоже поработать, поэтому я знаю, как повезло Сорокину, приезжавшему в Нью-Йорк к выходу ''Льда''. Должен сказать, что выбор именно этой книги для знакомства мне показался ошибочным. ''Ледяная'' трилогия – эксперимент сомнительный. Зато теперь в Соединенных Штатах в нью-йоркском престижном издательстве ''Фаррар, Страус и Жиру'', где печатался Бродский, вышла лучшая книга зрелого – постсоветского - Сорокина ''День опричника''.

Об этом издании – и прочтении Сорокина в американском контексте мы беседуем с Борисом Парамоновым.

Борис Парамонов: ''День опричника'' - одно из лучших сочинений ныне знаменитого русского писателя, уже не раз выходившего по-английски. Но на этот раз книге Сорокина предстоит особо сложное испытание в ее англоязычном воплощении. Она значительно отличается от других книг Сорокина, уже переводившихся и имевших успех на Западе. Вещам Сорокина присущи сюрреалистическая выдумка и своеобразные, иронические по природе своей фантастические сюжеты, густо насыщенные ненормативной лексикой. Конечно, такие приемы уже создают трудности для перевода, но нынешняя книга, вот этот самый ''День Опричника'' ставит переводчику задачу почти неразрешимую. Своеобразие ''Опричника'' в том, что в нем сгущены различные времена российской истории, и атмосфера опричнины Ивана Грозного пропитана деталями нынешней технологической эпохи, причем – трудность уже в третьей степени – все эти новации даны в переводе на архаический язык 16-го века. Мобильный телефон, к примеру, зовется у Сорокина ''мобилой'', и этот вполне традиционный русский суффикс в соединении с вполне современным техническим корнем дает тот старо-новый гибрид, поток которых и составляет непереводимую атмосферу сорокинской дистопии.

Александр Генис: Так ее окрестил в рецензии на книгу в ''Нью-Йорк Таймс Бук Ревю'' профессор Стивен Коткин, и это определение в принципе принимает сам автор. Сорокин сравнивает своего ''Опричника'' с книгой Орвелла ''1984'', и считает таким же романом-предупреждением, как и эта знаменитая антиутопия.