Борух Баклажанов. В поиске равновесия

– Ума-то хватило не ляпнуть?

– Да молчит, конечно, но терпение на исходе! А мне что делать? Я хороший специалист в своей области, учился долго, опыт богатый, а вот не нужно это все сейчас – вот я за бортом жизни и остался. А что я еще умею? Такая жизнь настала, что хоть из окна выходи!

Мужик замолчал. Чувствовалось, он был где-то далеко в своих мыслях, обдумывая все сказанное и еще больше выжигая себя изнутри.

– А тут еще прошлый год выдался – не приведи Господь, – продолжил он, – почти всю свою и жены родню схоронил.

– Да, високосный год! – согласился Баклажанов, вспоминая всех давеча ушедших знакомых.

– Сначала матушка умерла, – продолжил таксист, – а потом и батя за ней. Отец умер там, на родине у меня, в доме с тоски. Соседи говорили, что не ел ничего, у окна сидел – у окна и помер. Зашли они к нему, а он уж окоченевший сидит.

– Страшные вещи какие-то говорите!

– Ну что Вы, не страшные! Страшно потом было. Я в деревню погнал на машине – так дешевле. Ехал быстро, чтоб успеть с отцом проститься, половину подвески в машине и разбил. В деревне-то у нас морга нет – хоронить сразу надо, долго держать нельзя – лето ведь на дворе было! Приехал – а денег-то у меня нет, чтоб за похороны заплатить – вот сам могилу и копал, даже гроб сам смастерил!

– Сами гроб сколотили? – удивился Борух. – Это ж целое искусство! Он же формы непростой?!

– Коль жизнь заставит – любой разберется! Надо было обмыть еще батю. Пока я могилу копал, соседи ему ноги и руки выправили кое-как – к печке прислоняли ненадолго и выправляли. Только после этого быстро надо все делать, а то запах идти начинает. Захожу я в комнату – свет горит, и отец лежит посередине. Я водки маханул немного и мочалкой его вымыл, как смог. Потом нашел его костюм праздничный, одел его и окна открыл, потому как весь дом уж покойником пропах.

Баклажанов слушал молча, оставалось еще пара кварталов пути. Мужик как-то хитро вывернул нижнюю губу и, закусив часть волос с бороды, стал жевать их в задумчивости, но через мгновение пришел в себя и волосы отпустил. Волосы еще топорщились, но мало-помалу расправлялись, принимая прежнее положение.

– Так мне тоскливо и страшно стало, – продолжил он, – что я решил дома не ночевать, а пошел по селу бродить. Встретил соседей по пути, а они говорят, что я окна в хате закрыть забыл. Вернулся я к дому обратно, а ночь уж на дворе и тишина звенящая. В хату зашел, свет не зажигая окна закрыть, а отец лежит в лунном свете и как будто ртом шевелит, словно сказать мне что-то хочет. Я окна закрыл и убежал опять – так всю ночь по селу и проходил. Утром в доме пахло сильно, когда отца выносили. Я его сам закапывал. Тяжелый это труд, скажу я Вам, и физически, и морально, особенно когда батю своего вот так вот…

Загорелся зеленый.

– Вы вон там остановите, я пройду пешком метров триста, – аккуратно прервал его Баклажанов, понимая, что мужик переживает это все в себе заново.

Таксист кивнул.

– Дом пропах, что я потом туда зайти не мог, а ведь я там родился! Что с ним делать сейчас – ума не приложу. Продать его некому – местные же все про него знают. Забил я дверь и окна досками да уехал – так и будет стоять, пока не сожжет его кто-нибудь. Такие, брат, дела…

Машина остановилась. Баклажанов расплатился, щедро дав сверху на чай, немного посидел и молча вышел. Он не знал, что сказать этому человеку, да и нужно ли ему это было? Все, что он мог сказать, могло быть противоречивым, но очевидным было лишь то, что жизнь идет вперед. Стояла не по-февральски солнечная теплая погода, все таяло, и воздух был влажен и свеж. Прохожие, как муравьи, бежали по своим делам, а где-то по улицам ехал дальше этот самый человек, в голове которого было вот это все. Баклажанов постоял немного в мыслях о нем и спустился в подвал в рюмочную «Мятеж».

Он любил эти простые заведения, любил, разумеется, не из-за доступных цен, а за ту простоту и возможность побыть без маски, которую зачастую надевали в заведениях иного толка. Борух вспоминал бурное недавнее прошлое конца 90-х и начала «нулевых», кутежи и массовые ночные объезды дорогих клубов и ресторанов, эти томно-ястребиные оценивающие взгляды тамошних завсегдатаев женского пола, а иногда и пола мужского. Ему даже иногда казалось, что они сидели с калькуляторами и подбивали сальдо внешнего антуража вновь прибывших. В простых заведениях можно было побыть самим собой – это была та редкая блажь, которую изредка можно было позволить себе. Посещение этой рюмочной было неким ритуалом в загульные периоды по пути в баню, чтобы хоть как-то прийти в себя. Состав «мятежников» был крайне постоянен, и Борух помнил их всех в лицо.

– Вам как обычно? – спросил Баклажанова хозяин заведения.

Здесь разливали бутылочный армянский коньяк, который хозяин получал, видимо, откуда-то напрямую с родины, посему качество было неплохим.

– Да, «два по пятьдесят» и ту маленькую шоколадку, – улыбнувшись, ответил Баклажанов, понимая, что уже примелькался. – И 50 отдельно Галине за мой счет, – добавил он.