Божественная комедия

        Сказал: "Франческа, жалобе твоей

        Я со слезами внемлю, сострадая.

¹¹⁸ Но расскажи: меж вздохов нежных дней,

        Что было вам любовною наукой,

        Раскрывшей слуху тайный зов страстей?"

¹²¹ И мне она: "Тот страждет высшей мýкой,

        Кто радостные помнит времена

        В несчастии; твой вождь тому порукой.

¹²⁴ Но если знать до первого зерна

        Злосчастную любовь ты полон жажды,

        Слова и слезы расточу сполна.

¹²⁷ В досужий час читали мы однажды

        О Ланчелоте сладостный рассказ[52];

        Одни мы были, был беспечен каждый.

¹³⁰ Над книгой взоры встретились не раз,

        И мы бледнели с тайным содроганьем;

        Но дальше повесть победила нас.

¹³³ Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем

        Прильнул к улыбке дорогого рта,

        Тот, с кем навек я скована терзаньем,

¹³⁶ Поцеловал, дрожа, мои уста.

        И книга стала нашим Галеотом[53]!

        Никто из нас не дочитал листа".

¹³⁹ Дух говорил, томимый страшным гнётом,

        Другой рыдал, и мука их сердец

        Моё чело покрыла смертным пóтом;

¹⁴² И я упал, как падает мертвец.

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

Круг третий. — Цербер. — Чревоугодники

¹ Едва ко мне вернулся ясный разум,

      Который был не в силах устоять

     Пред горестным виденьем и рассказом, —

⁴ Уже средь новых пыток я опять,

      Средь новых жертв, куда ни обратиться,

     Куда ни посмотреть, куда ни стать.

⁷ Я в третьем круге, там, где, дождь струится,

      Проклятый, вечный, грузный, ледяной;

      Всегда такой же, он всё так же длится.

¹⁰ Тяжёлый град, и снег, и мокрый гной

       Пронизывают воздух непроглядный;

       Земля смердит под жидкой пеленой.

¹³ Трехзевый Цербер[54], хищный и громадный,

       Собачьим лаем лает на народ,

       Который вязнет в этой топи смрадной.

¹⁶ Его глаза багровы, вздут живот,

       Жир в чёрной бороде, когтисты руки;

       Он мучит души, кожу с мясом рвёт.

¹⁹ А те под ливнем воют, словно суки;

      Прикрыть стараясь верхним нижний бок,

      Ворочаются в исступленье муки.

²² Завидя нас, разинул рты, как мог,

       Червь гнусный, Цербер, и спокойной части

       В нём не было от головы до ног.

²⁵ Мой вождь нагнулся, простирая пясти,

      И, взяв земли два полных кулака,

      Метнул её в прожорливые пасти.

²⁸ Как пёс, который с лаем ждал куска,

       Смолкает, в кость вгрызаясь с жадной силой,

       И занят только тем, что жрёт пока, —

³¹ Так смолк и демон Цербер грязнорылый,

       Чей лай настолько душам омерзел,

       Что глухота казалась бы им милой.

³⁴ Меж призраков, которыми владел

       Тяжёлый дождь, мы шли вперёд, ступая

       По пустоте, имевшей облик тел.

³⁷ Лежала плоско их гряда густая,

       И лишь один, чуть нас заметил он,

       Привстал и сел, глаза на нас вздымая.

⁴⁰ "О ты, который в этот Ад сведён, —

       Сказал он, — ты меня, наверно, знаешь;

       Ты был уже, когда я выбыл вон".

⁴³ И я: "Ты вид столь жалостный являешь,

       Что кажешься чужим в глазах моих

       И вряд ли мне кого напоминаешь.

⁴⁶ Скажи мне, кто ты, жертва этих злых

       И скорбных мест и казни ежечасной,

       Не горше, но противней всех других".

⁴⁹ И он: "Твой город[55], зависти ужасной

       Столь полный, что уже трещит квашня,

       Был и моим когда-то в жизни ясной.

⁵² Прозвали Чакко[56] граждане меня.

       За то, что я обжорству предавался,

       Я истлеваю, под дождём стеня.

⁵⁵ И, бедная душа, я оказался

       Не одинок: их всех карают тут

       За тот же грех". Его рассказ прервался.

⁵⁸ Я молвил: "Чакко, слезы грудь мне жмут

       Тоской о бедствии твоём загробном.

       Но я прошу: скажи, к чему придут

⁶¹ Враждующие в городе усобном;

       И кто в нём праведен; и чем раздор

       Зажжён в народе этом многозлобном?"

⁶⁴ И он ответил: "После долгих ссор

       Прольётся кровь и власть лесным доставит,

       А их врагам — изгнанье и позор.

⁶⁷ Когда же солнце трижды лик свой явит,

       Они падут, а тем поможет встать

       Рука того, кто в наши дни лукавит.

⁷⁰ Они придавят их и будут знать,

       Что вновь чело на долгий срок подъемлют,

       Судив сражённым плакать и роптать[57].

⁷³ Есть двое праведных, но им не внемлют[58].

       Гордыня, зависть, алчность — вот в сердцах

       Три жгучих искры, что вовек не дремлют".

⁷⁶ Он смолк на этих горестных словах.

       И я ему: "Из бездны злополучий

       Вручи мне дар и будь щедрей в речах.

⁷⁹ Теггьяйо, Фарината, дух могучий,

       Все те, чей разум правдой был богат,

       Арриго, Моска или Рустикуччи, —

⁸² Где все они, я их увидеть рад;

       Мне сердце жжёт узнать судьбу славнейших:

       Их нежит небо или травит Ад?"

⁸⁵ И он: "Они средь душ ещё чернейших:

       Их тянет книзу бремя грешных лет;

       Ты можешь встретить их в кругах дальнейших[59].

⁸⁸ Но я прошу: вернувшись в милый свет,

       Напомни людям, что я жил меж ними.

       Вот мой последний сказ и мой ответ".

⁹¹ Взглянув глазами, от тоски косыми,

       Он наклонился и, лицо тая,

       Повергся ниц меж прочими слепыми.

⁹⁴ И мне сказал вожатый: "Здесь гния,

      Он до трубы архангела[60] не встанет.

      Когда придёт враждебный судия,

⁹⁷ К своей могиле скорбной каждый прянет

       И, в прежний образ снова воплотясь,

       Услышит то, что вечным громом грянет"[61] .

¹⁰⁰ Мы тихо шли сквозь смешанную грязь

        Теней и ливня, в разные сужденья

        О вековечной жизни углубясь.

¹⁰³ Я так спросил: "Учитель, их мученья,

        По грозном приговоре, как — сильней

        Иль меньше будут, иль без измененья?"

¹⁰⁶ И он: "Наукой сказано твоей,

        Что, чем природа совершенней в сущем,

        Тем слаще нега в нём, и боль больней.

¹⁰⁹ Хотя проклятым людям, здесь живущим,