Божественная комедия

        И я от тех, кто бременем удержан,

¹⁴⁸ Направился по следу милых стоп.

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Круг восьмой. — Седьмой ров. — Воры

¹ Покуда год не вышел из малюток

      И солнцу кудри греет Водолей[308],

      А ночь всё ближе к половине суток

⁴ И чертит иней посреди полей

      Подобье своего седого брата,[309]

      Хоть каждый раз его перо хилей, —

⁷ Крестьянин, чья кормушка небогата,

      Встаёт и видит — побелел весь луг,

      И бьёт себя пониже перехвата;

¹⁰ Уходит в дом, ворчит, снуёт вокруг,

       Не зная, бедный, что тут делать надо;

       А выйдет вновь — и ободрится вдруг,

¹³ Увидев мир сменившим цвет наряда

       В короткий миг; берет свой посошок

       И гонит вон пастись овечье стадо.

¹⁶ Так вождь причиной был моих тревог,

       Когда казался смутен и несветел,

       И так же сразу боль мою отвлёк:

¹⁹ Как только он упавший мост приметил,

       Он бросил мне всё тот же ясный взгляд,

       Что у подножья горного[310] я встретил.

²² Он оглядел загромождённый скат,

       Подумал и, кладя конец заботам,

       Раскрыв объятья, взял меня в обхват.

²⁵ И словно тот, кто трудится с расчётом,

       Как бы всё время глядя пред собой,

       Так он, подняв меня единым взмётом

²⁸ На камень, намечал уже другой

       И говорил: "Теперь вот тот потрогай,

       Таков ли он, чтоб твёрдо стать ногой".

³¹ В плаще[311] бы не пройти такой дорогой;

       Едва и мы, с утёса на утёс,

       Ползли наверх, он — лёгкий, я — с подмогой.

³⁴ И если бы не то, что наш откос

       Был ниже прежнего, — как мой вожатый,

       Не знаю, я бы вряд ли перенёс.

³⁷ Но так как область Злых Щелей покатый

       К срединному жерлу даёт наклон,

       То стены, меж которых рвы зажаты,

⁴⁰ По высоте не равны с двух сторон.

       Мы наконец взошли на верх обвала,

       Где самый крайний камень прислонён.

⁴³ Мне так дыханья в лёгких не хватало,

       Что дальше я не в силах был идти;

       Едва взойдя, я тут же сел устало.

⁴⁶ "Теперь ты леность должен отмести, —

       Сказал учитель. — Лёжа под периной

       Да сидя в мягком, славы не найти.

⁴⁹ Кто без неё готов быть взят кончиной,

       Такой же в мире оставляет след,

       Как в ветре дым и пена над пучиной.

⁵² Встань! Победи томленье, нет побед,

       Запретных духу, если он не вянет,

       Как эта плоть, которой он одет!

⁵⁵ Ещё длиннее лестница предстанет;[312]

       Уйти от них — не в этом твой удел;[313]

       И если слышишь, пусть душа воспрянет".

⁵⁸ Тогда я встал; я показать хотел,

       Что я дышу свободней, чем на деле,

       И молвил так: «Идём, я бодр и смел!»

⁶¹ Мы гребнем взяли путь; ещё тяжеле,

       Обрывистый, крутой, в обломках скал,

       Он был, чем тот, каким мы шли доселе.

⁶⁴ Чтоб скрыть усталость, я не умолкал;

       Вдруг голос из расселины раздался,

       Который даже не как речь звучал.

⁶⁷ Слов я понять не мог, хотя взобрался

       На горб моста, изогнутого там;

       Но говоривший как бы удалялся.

⁷⁰ Я наклонился, но живым глазам

       Достигнуть дна мешала тьма густая;

       И я: "Учитель, сделай так, чтоб нам

⁷³ Сойти на вал, и станем возле края;

       Я слушаю, но смысла не пойму,

       И ничего не вижу, взор склоняя".

⁷⁶ И он: "Мой отклик слову твоему —

       Свершить; когда желанье справедливо,

       То надо молча следовать ему".

79 Мы с моста вниз сошли неторопливо,

       Где он с восьмым смыкается кольцом,

       И тут весь ров открылся мне с обрыва.

⁸² И я внутри увидел страшный ком

       Змей, и так много разных было видно,

       Что стынет кровь, чуть вспомяну о нём.

⁸⁵ Ливийской степи было бы завидно:

       Пусть кенхр, и амфисбена, и фарей

       Плодятся в ней, и якул, и ехидна, —

⁸⁸ Там нет ни стольких гадов, ни лютей,[314]

       Хотя бы все владенья эфиопа

       И берег Чермных вод прибавить к ней.

⁹¹ Средь этого чудовищного скопа

       Нагой народ,[315] мечась, ни уголка

       Не ждал, чтоб скрыться, ни гелиотропа[316].

⁹⁴ Скрутив им руки за спиной, бока

       Хвостом и головой пронзали змеи,

       Чтоб спереди связать концы клубка.

⁹⁷ Вдруг к одному, — он был нам всех виднее, —

       Метнулся змей и впился, как копье,

       В то место, где сращенье плеч и шеи.

¹⁰⁰ Быстрей, чем I начертишь или О,

        Он[317] вспыхнул, и сгорел, и в пепел свился,

        И тело, рухнув, утерял своё.

¹⁰³ Когда он так упал и развалился,

        Прах вновь сомкнулся воедино сам

        И в прежнее обличье возвратился.

¹⁰⁶ Так ведомо великим мудрецам,

        Что гибнет Феникс, чтоб восстать, как новый,

        Когда подходит к пятистам годам.

¹⁰⁹ Не травы — корм его, не сок плодовый,

        Но ладанные слезы и амом,

        А нард и мирра — смертные покровы.[318]

¹¹² Как тот, кто падает, к земле влеком,

        Он сам не знает — демонскою силой

        Иль запруженьем, властным над умом,

¹¹⁵ И, встав, кругом обводит взгляд застылый,

        Ещё в себя от муки не придя,

        И вздох, взирая, издаёт унылый, —

¹¹⁸ Таков был грешник, вставший погодя.[319]

        О божья мощь, сколь праведный ты мститель,

        Когда вот так сражаешь, не щадя!

¹²¹ Кто он такой, его спросил учитель.

        И тот: "Я из Тосканы в этот лог

        Недавно сверзился. Я был любитель

¹²⁴ Жить по-скотски, а по-людски не мог,

        Да мулом был и впрямь; я — Ванни Фуччи,[320]

        Зверь[321], из Пистойи, лучшей из берлог".

¹²⁷ И я вождю: "Пусть подождёт у кручи;

        Спроси, за что он спихнут в этот ров;

        Ведь он же был кровавый и кипучий".[322]

¹³⁰ Тот, услыхав и отвечать готов,

        Своё лицо и дух ко мне направил

        И от дурного срама стал багров.